Я приняла ванну и оделась. А затем села напротив окна и стала ждать.
26
БАЛ
Подо мной расстилается моя родная страна.
Башни, стерегущие горные перевалы, уже взяли. Защищавшие их даррцы погибли. Они дрались насмерть. Проход узкий, много врагов можно положить, но врагов слишком много, слишком. Но даррцы успели зажечь сигнальные огни и передать остальным: враг у порога.
Леса — следующая линия обороны Дарра. Многие там оставались навсегда — врагов убивали ядовитые змеи, лихорадка и охочие до чужого дыхания извивающиеся лианы. Мы пользовались этим, и в лесах ждали в засаде мудрые женщины, умевшие прятаться и убивать исподтишка, а потом растворяться среди ветвей, подобно леопардам.
Но времена изменились, и в этот раз враги обзавелись особым оружием — писцом. Некогда о таком и слыхом не слыхивали на Дальнем Севере: магия — штука амнийская, варвары считают, что ею пользуются только трусы. Но даже для тех, кто не прочь прослыть трусом, но победить, амнийские колдуны слишком дороги. Но конечно, Арамери они по карману.
Какая же я дура. У меня же есть деньги. Я бы тоже могла отправить писца — пусть бы сражался на стороне Дарра. Но я же кто? Девица из варварского племени, мне такое и в голову не пришло — а теперь слишком поздно…
Писец — ровесник Вирейна — рисует на кусках бумаги сигилы и приклеивает их на стволы деревьев. Делает шаг в сторону. Вверх взмывает столп раскаленного добела света — и в лесу образуется прямая, неестественно прямая просека. Выгоревшая полоса. И она тянется на мили и мили вперед и упирается прямо в стены Арребайи. Умно, ничего не скажешь. Если бы они подожгли лес, он бы горел несколько месяцев. А тут — просто узкая тропа образовалась. Писец рисует новые божественные слова — и пламя затухает. На пути лежат лишь обгорелые останки деревьев и изуродованные пламенем до неузнаваемости трупы животных. Враг окажется у стен Арребайи в течение дня.
На опушке леса что-то шевелится. Кто-то вываливается из кустов, ослепший, задыхающийся от дыма. Мудрая женщина? Нет, это мужчина — точнее, мальчик, еще не пришедший в возраст отцовства. Что он здесь делает? Мы не разрешаем мальчикам драться! И тут я понимаю: мой народ прибег к отчаянным мерам. Чтобы выжить, они призвали в армию даже детей.
На него набрасываются вражеские солдаты — всей кучей. Они его не убивают. Заковывают, бросают в обозную телегу и везут с собой. А когда доберутся до Арребайи, выставят на всеобщее обозрение — смотрите и ужасайтесь! О, мы ужаснемся. Мужчины — наше величайшее сокровище. А ведь с них станется перерезать ему горло на ступенях Сар-энна-нем. Просто чтобы посыпать солью наши раны.
Надо было нанять и выслать писца, нанять и выслать писца…
*
А вот и бальный зал Неба: просторный покой с высоким потолком и стенами из перламутра — абсолютно точно из перламутра, тут уж никаких сомнений. Правда, розоватого оттенка, а по сравнению с белым, белым-белым-белым цветом стен Неба малейший оттенок розового выглядел как вторжение яркого цвета в морозную белизну. Наверху зажглись люстры, и потолок засиял подобно звездному небу. По залу разносилась музыка — сложные амнийские созвучия, ее наигрывал секстет музыкантов на специальном возвышении. Полы, к моему величайшему изумлению, сделали не из обычного небесного псевдоперламутра, а из чего-то очень похожего на темный полированный янтарь. Под ногами переливалось что-то прозрачное и золотистое. Но это же не янтарь? Стыков и швов не видно. А если янтарь? Но где они нашли янтарь величиной с холм? Но пол выглядел именно так, уверяю вас.
И сколько же здесь людей! Какая гигантская толпа заполняла это огромное пространство! Все они получили особое разрешение остаться в стенах Неба на эту ночь. Наверное, здесь не меньше тысячи человек собралось: самодовольные чистокровные Арамери и самые высокопоставленные из высокопоставленных вельмож Собрания. Короли и королевы из стран поважнее, чем мое захолустье. Знаменитые музыканты, художники, артисты и куртизанки. Короче, все, кто имел хоть какой-то вес в обществе. Последние дни я занималась исключительно своими делами и не заметила, что во дворце царила суматоха и туда-сюда катились кареты, а ведь, пожалуй, они и доставили всю эту прорву народа. М-да, сама виновата, Йейнэ.
Я бы с удовольствием вошла в зал и смешалась с толпой. Но я не могла. Все были одеты в белое — традиционный цвет для официальных приемов в Небе. И лишь мое платье выделялось — цветом. Но я бы и в белом не сумела исчезнуть и скрыться от досужих глаз, потому что стоило мне войти и встать на верхней ступени лестницы, как слуга — в странной парадной ливрее, надо же, я таких еще не видела — прочистил горло и заорал, да так громко, что я чуть не подпрыгнула:
— Леди Йейнэ Арамери, возлюбленная наследница Декарты, благородная госпожа и покровительница Ста Тысяч Королевств! Наша почетная гостья!
Да уж, объявил так объявил. Я застыла наверху лестницы, и все взгляды обратились ко мне.
В жизни не стояла перед такой толпищей. Меня охватила паника. И еще показалось: а ведь они знают. А как же иначе? По залу прокатились вежливые, сдержанные аплодисменты. Многие гости улыбались, но подлинных чувств ко мне, конечно, никто не испытывал. Испытывали интерес — как к жертвенной телочке, которую вскоре заколют ради наслаждения избранных. Интересно, какой вкус у этой замечательной телятины? Я представила себе, как жадно блестят их глаза. Ах, ведь нам не дадут ни кусочка, а так бы хотелось попробовать…
В горле пересохло. Колени ослабели — и только поэтому я не развернулась на высоченных неудобных каблучищах и не убежала обратно в комнаты. Это, и еще одно: родители встретились именно на таком балу. Возможно, в этом зале. Моя мать стояла на этих ступенях и смотрела на всю эту толпу. На их фальшивые улыбки, за которыми таились ненависть и страх.
И она бы им — в ответ — улыбнулась.
Поэтому я уставилась на какую-то точку поверх толпы. Улыбнулась. Подняла руку и величественно, царственно помахала. Сказала про себя — подавитесь, сволочи. Страх немного отпустил, и я сумела спуститься с лестницы и не оступиться. Более того, мне было плевать, грациозно я спускаюсь или нет.
На полпути вниз я окинула зал взглядом и увидела Декарту — он сидел на возвышении у дальней стены. Надо же, у них как-то получилось перетащить это каменное кресло, которое не трон, из аудиенц-зала. Он смотрел на меня, уперев руки в подлокотники. Смотрел бесцветными, бесстрастными глазами.
Я склонила голову в приветствии. Он сморгнул. Завтра, подумала я. Завтра.
Толпа расступилась — и сомкнулась за моей спиной. Как жадный рот.
Я шла, прокладывая путь между прихлебателями, которые пытались вытребовать себе милости и светски щебетали, и между гораздо более серьезными и честными людьми, которые лишь одаривали меня холодными и издевательскими взглядами. Я сняла бокал вина с подноса официанта, осушила его, взяла другой, а потом вдруг разглядела высокую застекленную арку. Молясь, чтобы стеклянные двери открывались, а не оказались декоративными, я прошла туда и обнаружила, что они и впрямь вели на свежий воздух — то есть в широкий двор, где уже собрались гости (к счастью, немного), чтобы подышать магически подогретым ночным воздухом. Я прошла мимо них, уловив шепотки, но по большей части никто не обратил на меня внимания — они интриговали. Или соблазняли. Или что там кто делает, когда устраивают балы и люди расползаются по углам, чтобы обстряпать свои делишки. Я встала у парапета — просто потому, что некуда было дальше идти, — и долго стояла, пытаясь убедить руку не дрожать — ведь надо же как-то допить вино.
