Братья того времени считали, что сообщать им об этом было бы слишком рискованно. И, - взгляд Стейнейра стал еще серьезнее, - в обоих случаях их собственные отцы согласились с большинством Братьев.
- Но, конечно, это не относится к Кэйлебу, - возразил Мерлин.
- Конечно, нет. Мы всегда - Хааралд всегда - намеревались сообщить ему правду, как только он достигнет тридцатилетнего возраста. К сожалению, храмовая четверка отказалась ждать этого достаточно долго. Теперь у нас есть король, чьей решимости, мужеству и остроумию мы все безоговорочно доверяем, но который слишком молод, по правилам Братьев, чтобы быть информированным. И, если быть до конца честным, среди нас есть те, кто боится его молодости и... прямоты. Возможно, его порывистости. Единственное, чем юный Кэйлеб никогда не отличался, - это нерешительностью в высказывании своего мнения или противостоянии врагу. Страх заключается не в том, что он отвергнет содержание дневника, а скорее в том, что, если он узнает всю правду, если ему покажут доказательства того, что почти тысячу лет Церковь контролировала весь Сэйфхолд с помощью величайшей лжи в истории человечества, он не сможет удержаться от того, чтобы бросить это обвинение против и храмовой четверки тоже. И это, Мерлин, то, чего мы не можем сделать. Еще нет.
- Мы можем рассматривать раскол внутри Церкви, особенно до тех пор, пока этот раскол формулируется в терминах реформирования коррупции, упадка и злоупотреблений. Но откровенная ересь - истинная ересь, легко доказуемая ссылками на Священное Писание и Свидетельства - дала бы в руки Клинтана слишком мощное оружие. Наступает день - и он обязательно наступит, - когда эта "ересь" будет открыто провозглашена. Братья Сент-Жерно трудились, чтобы приблизить этот день, в течение четырех столетий. Но пока мы должны основывать эту войну на злоупотреблениях Церкви. По духовным вопросам, да, но светские правители могут понимать духовные вопросы в светских терминах, а не по глубоко противоречивым пунктам доктрины и теологии.
Мерлин разжал пальцы и наклонился вперед на своем стуле, выражение его лица было сосредоточенным.
- Ваше высокопреосвященство, поскольку вы и аббат Биркит показали мне эти документы, сообщили мне об их существовании, я должен предположить, что другие Братья, которые знают всю правду, одобрили ваше решение сделать это.
Его тон и поднятая бровь превратили это утверждение в вопрос, и Стейнейр кивнул.
- Одобрили. В немалой степени потому, что нам нужно ваше мнение о том, следует ли сообщать Кэйлебу. Я считаю, что следует, как и большинство других, хотя и не все, но все мы понимаем, что в этот момент вы, несомненно, ближе к нему, чем любой другой живой человек. Но я должен признаться, что есть и другая причина. Что содержалось в письме Сент-Жерно, а не в его дневнике.
- О?
- Да. - Стейнейр сунул руку во внутренний карман сутаны и достал сложенный лист бумаги. - Это копия этого письма, - тихо сказал он и протянул ее через стол.
Мерлин взял его с некоторой опаской, развернул и обнаружил отрывок, переписанный собственноручно Стейнейром.
- Мы и другие Адамы и Евы, которых доктор Пей перевоспитала, чтобы они знали правду, должны были стать тем, что она называла своим "страховым полисом", - прочитал он. - Мы должны были стать семенем, если хотите, движения среди колонистов и детей колонистов, если, как она опасалась, Лэнгхорн, Бедар и Шулер открыто выступят против Александрии. Но у нее было меньше времени, чем она надеялась, и нас было недостаточно, когда они разрушили Александрию и убили ее и всех наших друзей. Тем не менее, очевидно, что Лэнгхорн и большая часть его ближайшего окружения также должны были погибнуть. Наше лучшее предположение, особенно с учетом последующих изменений в Священном Писании, состоит в том, что коммодор Пей, должно быть, сумел спрятать ядерную бомбу в кармане жилета и использовал ее. На протяжении многих лет я часто думал, что путаница, которая, должно быть, возникла в руководстве "архангелов" - и, вполне возможно, уничтожение большей части записей администрации колонии - объясняет, как мы смогли остаться незамеченными здесь, в этом отдаленном уголке Сэйфхолда.
- Но мы не знаем, куда еще доктор Пей могла поместить таких, как мы. Нам никогда не говорили об этом по понятным причинам. Мы знаем, что она намеревалась разместить других здесь, с нами, в Теллесберге, но у нее никогда не было времени, и теперь она никогда этого не сделает.
- И все же знайте это, кем бы вы ни были, кто, наконец, прочтет эти слова. Мы были всего лишь одной стрелой в луке истины доктора Пей. Есть и другая. Я очень мало знаю об этой второй стреле, да и то в основном случайно. Доктор Пей никогда не хотела, чтобы мы вообще узнали об этом - опять же, по очевидным причинам. Но я знаю вот что. Она и коммодор Пей сделали другие приготовления, другие планы, так же как и этот. Я не напишу даже то немногое, что мне известно, на случай, если это письмо попадет в руки инквизиции. И все же вы всегда должны помнить об этой второй стреле. Настанет день, когда лук выпустит свою стрелу, и вы должны распознать ее, когда она полетит. Доверьтесь ей. Это проистекает из верности, которую вы даже не можете себе представить, из самопожертвования, более глубокого, чем само пространство. Я верю, что вы узнаете это, если - когда - увидите это, и это испытание: Нимуэ.
У ПИКА не было кровеносной системы, но глубокая боль пронзила несуществующее сердце Мерлина, когда он прочитал это последнее предложение. Он смотрел на него бесконечные секунды. Это было почти так, как если бы он мог в последний раз услышать голос Пей Шан-вей через слова, написанные человеком семьсот пятьдесят лет назад.
Наконец, он снова поднял глаза, и Стейнейр заглянул глубоко в его сапфировые глаза ПИКА.
- Скажи мне, Мерлин, - сказал он очень, очень тихо, - ты вторая стрела Шан-вей?
* * *
- Что все это значит? - спросил король Кэйлеб, не обращая внимания на трон на возвышении, поскольку он стоял спиной к окну маленькой приемной. Он переводил взгляд с архиепископа Мейкела на Мерлина, его брови приподнялись, и Мерлин криво улыбнулся.
- Возможно, вы помните, ваше величество, - сказал он, - как я однажды сказал вам, что, когда я смогу объяснить определенный предмет более подробно, я это сделаю.
Глаза Кэйлеба внезапно расширились. Затем они метнулись к лицу Стейнейра. Он приподнял
