– Так бывает! – приговаривала фру Хольмвейг, вышивая на покрывале цветущий шиповник, и в ее вышивке он делался гораздо ярче и пышнее, чем в лесах ее родины. – Люди приходят в сказку, встречаются там, но уходят в одиночку, как пришли.
– Но все-таки я не стал бы отчаиваться! – Бергер ярл улыбнулся и сжал руку Альвин. – Северный замок стоит на самом краю земли. Он так близок к небу, что здесь возможны любые чудеса.
– Например, Тора! – со вздохом отвечала Альвин и бросала взгляд на старуху, дремлющую возле очага. – Только это чудо что-то стало наводить на меня тоску!
Был уже конец декабря, опять приближался праздник Середины Зимы. В замке готовили пир, но в хлопотах перед этим самым важным праздником в году Тора уже не принимала участия. Бабушка Тора, как ее звали теперь дети, лишь иногда поднималась, чтобы посидеть у огня, и то больше дремала, поклевывая носом. Не выходя из дома, она все же ухитрилась простудиться и все кашляла, так тяжело и надрывно, что женщины качали головами и говорили, что «прямо сердце разрывается ее слушать». Огорченный Бьёрн поил ее отварами из трав и кутал в овчины, но сам понимал, что это мало поможет – от старости нет лекарств.
– Я тебя предупреждала, парень! – шепотом говорила ему Фрида, убедившись, что Тора опять спит. Впрочем, она могла бы и не шептать, потому что старуха уже совсем оглохла. – Я тебе говорила: неспроста это, что она так быстро росла и взрослела. А уж не знаю, из троллей она родом, из великанов или альвов, но она – не человек, и человеческой жизни ей не положено. Вот теперь ты и оставайся вдовцом в двадцать два года!
– А я все равно не жалею, – отвечал упрямый Бьёрн. – Я всегда буду помнить, какая она была! Я любил ее, и она меня любила, и я всегда буду об этом помнить! И мне все равно, кто она родом!
– А хорошо бы все-таки это узнать! – заметила Унн. – Жаль, она теперь уже не скажет. Если раньше и знала, то теперь совсем выжила из ума и все забыла!
Гудрун только поджимала губы. Ее сыну исполнилось полтора года, и он резво ползал по полу вокруг очагов, играя с щенками. Он-то рос как обычные дети и проживет весь положенный человеку срок!
Вечером перед пиром, когда в зале уже готовили столы, Бьёрн подошел к Торе, чтобы разбудить ее и увести в каморку. Но она не отозвалась, не пошевелилась, когда он взял ее за плечо. Бьёрн прикоснулся к ее руке и охнул – рука уже коченела.
– Она умерла! – в ужасе закричал он, и вся прислуга в зале тут же столпилась вокруг него. – Она умерла, смотрите!
– В самом деле, умерла. – Фрида притронулась к векам старухи, и без того закрытым. – Улле, сдвинь вон тот котел, надо ее уложить как следует. А то закоченеет совсем, потом не выпрямишь. Ах, как не вовремя, в самый вечер праздника!
– Смерть не спрашивает, удобно нам или неудобно! – заговорили вокруг.
– Так что же, отнести ее в каморку? Или лучше в сарай на холод?
– Лучше в сарай. Завтра-то некстати будет заниматься похоронами.
– Йомфру огорчится. Она ее так любила.
– Ну, Бьёрн, не плачь! – Женщины утешали молодого вдовца, который рукавом вытирал слезы со щек. – Ты еще молодой совсем, новую жену себе найдешь, обычную девушку, и будете жить сорок лет в любви и согласии!
Альвин, конечно, тоже опечалилась, когда услышала новость. Да и праздновать Середину Зимы с покойником в доме было неуютно, но все же она не решилась приказать вынести мертвое тело в сарай.
– Нынешней ночью мало ли какая нечисть рыщет в округе! – сказала фру Хольмвейг. – Положите-ка ее в сени возле кухни, пусть полежит до завтра. Мы все равно не будем спать, зато ее там никто не тронет.
Так и сделали. А наутро те, кто задремал после долгого пира, были разбужены громким криком женщин в кухне.
– Она, она… там! Смотрите! Смотрите! Скорее, все, все! – кричали, не помня себя, Унн, Хильда и Астрид.
Альвин, невольно ожидавшая еще какого-то чуда, с замиранием сердца, не зная, чего ждать, хорошего или плохого, выбежала в сени.
На моховой подстилке лежала груда темной старушечьей одежды, а в ней шевелилось что-то маленькое и живое. В первый миг мелькнула мысль, что туда забрался щенок или кошка, но куда в таком случае делось тело Торы? Неужели его унесла какая-то зимняя нечисть, такая сильная в самую длинную ночь года? А одежду, значит, оставила?
Преодолевая трепет и страх, Альвин наклонилась и ахнула. Внутри старухиной рубахи бил ножками новорожденный младенец, совсем крошечный, с красным сморщенным личиком, с кулачками меньше ореха. Вот он раскрыл ротик и требовательно заорал – должно быть, проголодался или напустил лужу в старухины рубашки.
– Гудрун… Нет, Ингрид! – с трудом соображая, крикнула Альвин. – Фрида, скорее, дай каких-нибудь пеленок, найдите там, а в котле должна быть теплая вода! Гудрун, помой и заверни ее, Хильда, сбегай за Ингрид, пусть она ее покормит! У нее ведь еще есть молоко?
Госпожа покрепче затянула концы покрывала пониже тяжелого пучка волос, потом посмотрела на тот камень, где оставила ребенка.
Ребенка на камне не было.
Госпожа огляделась, потом легким усилием воли изменила взгляд и опустилась на иной уровень.
Здесь прямо перед ней оказалась дверь – дверь в человеческое жилище.
Госпожа постучала – здесь было так принято, – а потом вошла, то есть просто оказалась по ту сторону.
И сразу увидела ребенка.
Девочка лежала на скамье возле горящего очага, а вокруг нее столпились люди: они ахали, охали, всплескивали руками. Девочка спала в туго замотанных пеленках и сыто причмокивала. Люди смотрели на нее с таким изумлением, как будто никогда не видели новорожденных младенцев. Однако, как ни были они увлечены этим зрелищем, появление Госпожи заметили сразу все, даже те, кто стоял к двери спиной.
Ее нельзя было не заметить – молодую женщину в светлых одеждах, которая сияла в полутьме зала, как луна в облачном зимнем небе. Мягкий свет струился от ее лица, рук, головного покрывала, она источала ласковое тепло, как само весеннее солнце, такое далекое и немыслимое в это хмурое зимнее утро. Ее присутствие наполняло воздух ощущением благополучия, доброты, любви и счастья. Больные забыли о своих болезнях, а старики – о своей старости. Она несла с собой силу и молодость вечно обновляющейся жизни, и рядом с ней каждый становился таким же, как она.
Альвин в изумлении поднялась на ноги. Она уже утвердилась в мысли, что Тора, из дряхлой старухи опять став новорожденным младенцем, снова проживет целую жизнь за один год, взрослея каждый месяц на шесть лет, и даже, может быть, снова выйдет замуж за Бьёрна…
Но нет. Только увидев лицо женщины – женщины, которая никогда не жила в их округе, но казалась знакомой, – Альвин сразу поняла, что сбылось ее самое первое предсказание. За девочкой пришли. За ней пришла ее настоящая мать, и услуги Ингрид или Гудрун ей больше не понадобятся.
