Сергей Лукьяненко
Звёздная Тень
На космодромах трава не растет. Нет, не из-за свирепого пламени двигателей, о котором так любят писать журналисты. Слишком много отравы проливается на землю при заправке носителей и при аварийных сбросах горючего, при взрывах ракет на стартовом столе и мелких, неизбежных протечках в изношенных трубопроводах.
Но этот космодром — не земной.
Я сидел на траве, на самом краю огромного неогороженного зеленого поля. Его можно было счесть теннисным кортом для великанов или порождением больной фантазии помешанного на гольфе миллиардера.
Впрочем, здесь деньги не в ходу.
Лицо саднило, словно какой-то невидимый садист тер изнутри кожу наждаком. Поскольку так оно и было, я старался не обращать внимания на боль.
На зеленой ладони космодрома в хаотическом порядке торчали маленькие серебристые кораблики. Недавно я уже стоял здесь, но тогда мое одурманенное сознание не могло оценить зрелище с точки зрения землянина. А теперь… теперь я умножал боевую мощь каждого корабля на их общее количество, потом — на предполагаемое число космодромов планеты, добавлял неизвестные — те корабли, что были в космосе или на планетах Друзей, а также крейсера, которые вообще не покидают орбит. Результат, конечно, получался весьма приблизительный. С разбросом в целый порядок.
Но какая разница, что упадет на голову — тонна кирпича или десять тонн?
Покусывая травинку, я откинулся на спину. Посмотрел в небо. Что может быть более неизменным в любом мире и в любое время? Лежать, чувствуя кислый сок на губах, чувствовать, как засасывает, тянет бесконечное небо… Как переворачивается мир, и вот уже не ты валяешься на спине, расслабленный и ленивый, прищуренно вглядывающийся в бездну, а вся планета лежит на твоих плечах, и ты держишь е над небом. Последний и единственный атлант…
Травяной сок был горьким и едким, его родила чужая земля. А небо покрывала узорная вязь облаков-для-приятно-прохладной-погоды. Сквозь такую решетку не упадешь.
Не мне держать этот мир на плечах.
Я повернул голову, заставляя планету лечь мне под ноги. Посмотрел на неподвижное тело, лежащее рядом. Мужчина был жив, но сознание к нему вернется не скоро.
— Куалькуа, ты закончил? — вслух спросил я.
«Да. Ваши лица и кожный покров идентичны», — беззвучным шепотом отозвался симбионт.
— Спасибо.
«Мимикрировать фигуру?»
Мужчина был и плотнее, и выше меня. Маскировка не помешала бы. Но сама мысль о новой боли, которую принесет перестройка тела, вызвала легкую панику.
— Не надо.
Присев на корточки, я начал стягивать с чужака одежду. Хорошо, что здесь предпочитают свободный покрой.
— Как думаешь, прорвемся? — спросил я существо, жившее в моем теле.
«Возможно».
У куалькуа нет ни деликатности, ни страха смерти. Последнее время мне это стало нравиться.
Облачившись в одежду чужака, я встал во весь рост. В полукилометре виднелись низкие здания без окон. Ангары? Ремонтные мастерские? Заправочные базы?
— Может быть, корабль Римера еще не уничтожен? — риторически спросил я. — Хорошо бы вернуться на нем…
Куалькуа не ответил, но, странное дело, мне показалось, что я уловил отзвук его эмоций. Легкая ирония, симпатия и одобрение.
Возможно ли, чтобы существа, используемые как живые механизмы, как броня и устройства наведения торпед, настолько сроднились с техникой? Возможно ли, что сентиментальность в отношении корабля стала для них редким достоинством?
— Пора домой, — сказал я.
«Тому, у кого он есть…»
— А вы…
«Когда-то наша раса не согласилась с решениями Конклава. Мы взбунтовались. У нас была планета. Теперь там пыль».
Я молчал, глядя на зелень космодрома.
«Иди, Петр. Тебе есть куда возвращаться».
— Надеюсь, — сказал я. — Надеюсь.
Красно-фиолетовая эскадра Алари.
Сотня кораблей, патрулирующих границы Галактического Конклава.
Сквозь корпус, ставший прозрачным, я смотрел на рассыпанные в небе блестки. Стоило остановить взгляд на каком-то корабле, как его изображение увеличивалось. Хорошая технология у Геометров.
Но разве в ней дело?
Есть в мире вещь посильнее оружия — воля, сила духа, уверенность в своей правоте, сплоченность. Что может противопоставить Конклав цивилизации Геометров? Дрязги и раздоры, глухое недовольство Слабых рас, самоуспокоенность и пресыщенность Сильных. Все шаткое равновесие рухнет в один миг. А если еще постараются регрессоры…
Капитан, мы движемся принудительно.
— Подчиняйся, — сказал я.
Ситуация опасна.
— Все в порядке. У меня есть инструкции. Это послужит благу Родины, — оборвал я корабль.
Разведывательный кораблик, принадлежащий Римеру, я так и не нашел. Видимо, он уже был уничтожен. На всякий случай. Впрочем, может быть, это и к лучшему. К компьютеру, вобравшему в себя часть памяти Ника, его манеру общения, его стихи, я невольно стал бы относиться как к разумному существу. А с этой машиной, новенькой, никому и никогда не принадлежавшей, было проще. Геометры ухитрились сделать своих борт-партнеров чертовски сообразительными, способными к вольному общению и нестандартным реакциям. И при этом оставить их только машинами.
Наверное, что-то правильное в этом есть. Не зря же ни одна раса Конклава не использует, по крайней мере, широко, системы искусственного интеллекта, предпочитая прибегать к услугам Счетчиков, Куалькуа или иных узкоспециализированных существ. В самой мысли о создании нового разума, возможного конкурента, есть что-то пугающее. Но вот почему Геометры, с их зацикленностью на единстве и дружбе, упускают подобный шанс? Может быть, когда вмешивается инстинкт выживания расы, вся идеологическая шелуха облетает?
Ситуация очень опасна, —
скорбно сообщил корабль.
— Подчиняйся. Мы проводим миссию Дружбы.
Хорошо, когда идеология стоит на первом месте. Даже если Геометры допускали возможность угона корабля — они не позволили ему испытывать подобные сомнения. С заглушенными двигателями мы вплыли в центр эскадры, к флагманскому кораблю. Прошла всего неделя с момента, когда я увидел его в первый раз. Тогда огромный диск производил жалкое впечатление. В своей попытке захватить корабль Геометров целым и невредимым Алари преуспели, но урон понесли изрядный. Сейчас же флагман казался абсолютно новеньким. Грозная, неспособная проиграть боевая машина…
