Филип Дик
Стигматы Палмера Элдрича
Туман может хлынуть снаружи, и вы утонете в нем — он заполнит всю комнату. Джозеф Адамс сидел в глубокой задумчивости возле высокого узкого окна своей библиотеки, поглядывая изредка на туман, надвигавшийся с Тихого океана. Дом этот был построен из бетонных блоков — в далеком прошлом из них был сложен пандус при въезде на Набережное Шоссе. Вечерело, весь мир погружался во тьму. И поэтому подступавший все ближе и ближе туман пугал его точно так же, как и то, что, словно туман, до отказа заполняло его изнутри, мучая и не давая покоя. Обычно этот тоскливый внутренний туман называют одиночеством.
– Налей мне, — услышал он у себя за спиной грустный голос Коллин. Хочу выпить.
– А у тебя что, руки отсохли? Не можешь сок выдавить из лимона?
Он отвернулся от окна, за которым были засохшие деревья и океан, а над ними — сгущающийся мрак, наползающий постепенно на Озимандейский Дом.
Он решил было все же приготовить ей коктейль. Как вдруг понял, чем следует сейчас заняться.
Он уселся за стол, столешницей которого служила мраморная плита, найденная им в развалинах здания в районе Русской Горы в существовавшем некогда городе Сан–Франциско, и включил дисплей авторедактора.
Коллин тяжело вздохнула и пошла искать железку, чтобы тот смешал ей коктейль. Адамс услышал, что она вышла из библиотеки, и почувствовал облегчение. Почему–то никогда прежде он не задумывался всерьез, отчего в обществе Коллин Хакетт чувствовал себя еще более одиноким, чем когда оставался наедине с собой. И тем не менее по воскресным вечерам он готовил это ужасное зелье, всегда слишком сладкое, как будто один из его железок по ошибке нашел при раскопках бутылку токайского. И он, готовя коктейль–мартини, использовал его вместо сухого вермута. Забавно, что предоставленные сами себе железки никогда так не ошибаются… Может быть, это не случайно? Может, они становятся сообразительнее нас? Адамс не был уверен в том, что это не так.
Он осторожно напечатал выбранное им существительное. «Белка». Затем, подумав еще минуты две, дополнил его прилагательным «хитрая».
– О'кей, — громко сказал Адамс и, усевшись в кресле поудобнее, включил «повтор».
Когда Коллин опять появилась в библиотеке с высоким, узким бокалом мартини в руках, авторедактор уже начал в звуковом диапазоне сочинять для него фразу: «Умная, старая белка, — сообщил он металлическим дребезжащим голосом (он был снабжен лишь двухдюймовым динамиком), — и все же разум этого небольшого зверька не принадлежит лишь ему одному; природа снабдила его…»
– О Боже! — Джозеф Адамс в гневе ударил по лоснящемуся металлопластиковому корпусу авторедактора со всеми его микрокомпонентами.
Авторедактор замолчал. И тут Адамс заметил Коллин.
– Извини. Я устал. Почему бы им — Брозу или генералу Холту, или маршалу Харенжаному, одному из тех, кто находится у власти, — не распорядиться, чтобы воскресный вечер начинался в пятницу после обеда, и…
– Мой дорогой, — со вздохом ответила Коллин. — Если не ошибаюсь, ты напечатал всего два слова?
– Именно так. — Он снова включил дисплей и набрал целое предложение.
Коллин стояла за ним, потягивая мартини и поглядывая на него. — Ну и что из этом следует?
– Никак не могу понять, — сказала Коллин. — Ты жить не можешь без своей работы или люто ее ненавидишь? — Она прочитала вслух написанное им предложение:
– «Хорошо осведомленная мертвая крыса шумно возилась под безмолвным розовым бревном».
– Послушай, — мрачно сказал он, — я просто хочу посмотреть, что из этого сделает дурацкая машина, за которую я выложил пятнадцать тысяч запдемовских долларов. Я говорю вполне серьезно. Я жду. — Он нетерпеливо защелкал кнопкой с надписью «повтор».
– Когда речь должна быть готова? — поинтересовалась Коллин.
– Завтра.
– Встань пораньше.
– Ни за что, — сказал он после недолгой паузы. — Заниматься этим с утра еще отвратительнее.
Авторедактор запищал своим противным, дребезжащим плоском:
«Разумеется, мы считаем крыс своими врагами, но давайте задумаемся над тем, какую огромную пользу они приносят при изучении раковых заболеваний.
Но и это далеко не все. Скромная крыса оказала — подобно йомену в истории Англии — колоссальную услугу чело…»
Джо в ярости стукнул по крышке авторедактора, и тот замолчал.
– …вечеству, — закончила мысль Коллин; она рассматривала подлинный, найденный когда–то давно бюст Эйнштейна — он стоял в нише, затерянной среди множества полок с книгами, на которых Джозеф Адамс хранил справочные материалы о рекламных телепередачах прошлого, великом двадцатою столетия; среди них выделялись творения Стэна Фреберга, на создание которых того вдохновили религия и шоколадные плитки фирмы «Марс».
– Жалкая метафора, — пробормотала она, — крыса–йомен… йоменами называли в средневековье молодых поселян. Впрочем, готова поклясться, что даже ты, настоящий профессионал, слышишь об этом впервые.
Коллин кивнула железке, появившемуся по ее просьбе у дверей библиотеки:
– Принеси мой плащ и подгони аэромобиль к главному входу. — Джозефу она сказала:
– Я улетаю на свою виллу.
Он ничего не ответил, и тогда она заговорила снова:
– Джо, попытайся написать всю речь без помощи авторедактора, напиши ее своими словами. И тогда тебя не будет бесить «крыса–йомен».
По чести говоря, я уже не смогу написать чертову речь своими словами без этой машины, подумал Адамс, я уже привык работать с ней, и мне без нее не обойтись.
Снаружи туман одержал полную победу; Джозеф мельком глянул в окно и увидел, что весь мир затоплен туманом.
Ну и ладно, подумал он, по крайней мере, нам остались сверкающие взвешенные частицы для закатов, встающих над вечностью.
– Ваш аэромобиль подан, — объявил железка. — Он у главного входа, я отсюда слышу, что ваш шофер держит дверь открытой. И, поскольку имеют место вечерние испарения, один из слуг господина Адамса будет согревать вас теплым воздухом, пока вы не окажетесь в безопасности внутри комфортабельного аэромобиля.
– Ого, — сказал Джозеф Адамс, покачав головой.
– Это ты научил его, мой дорогой. Ведь это у тебя он позаимствовал привычку употреблять такие словечки.
– Потому что, — с горечью ответил ей Джозеф, — мне нравятся высокий стиль, помпезность и ритуал.
Повернувшись к ней и словно ища ее сочувствия, он продолжал:
– Броз написал мне в памятной записке (ее передали в Агентство из его собственного бюро в Женеве), что главная семантическая единица этой речи «белка». А что нового можно сказать о белках, если все уже и так сказано?
