Дмитрий Володихин - Мой приятель Молчун

Ну эта... Короче, я свалил оттуда. А кто бы не свалил? Ты бы не свалил? А? Нет, хороший он мужик, слов нет. Золото, а не мужик. И бабок – хоть зажрись. И круто у него там... Что – круто? Да все круто. Немереного бабла стоит. Только ведь как оттуда не свалить... Прямой кирдык. Ну. Слышь, там прямой кирдык нарисовался. Вотак. Замочат и не заметят, кого замочили. Он там у них – вроде живого мертвеца, они ему чисто кол пристроить хотят. Ну и я вроде как мандавошка на упыре. Ему, значит, кол, и меня, значит, заодно – нохтем р-раз! Поминай как звали. «Отче наш» сказать не успеешь... Но мужик душевный. Все мне как положено сделал... Что гришь? Кто – они? Ты глухой, что ли? Нет? А, не сказал я. Ну извиняй. Это новые шведы. Планета Вальс. А он кто? Что – кто? Тоже новый швед, понятно. Мне он – кто? А-а... Ну, по-нашему, он мне амиго... Не поймешь? Приятель он мне, кореш, пшиячув... Ты из каковских? Восп[1]? Понял. По-женевски я это слово не помню. А ты, значит, по-русски не знаешь... По-вашему, по-английски, вроде фрэнд... Врубился? Нормально. Ты пей давай, чего тебе еще? Виски тебе еще? Эй, парень! Парень, твою мать! Этому – еще виски, а мне еще пива. В смысле, еще два пива. И живей...

Ну эта... Ты, слышь, бабками своими тут не мети. Я угощаю. У меня день такой вышел. Хрусты на кармане, а надраться не с кем... Давай это, не дури. Спрячь. За все плачу.

Ну эта... Месяца не прошло, как я тут торчал, на том же самом месте... не... чуть подальше... у стойки у самой... кой хрен разница... Хрен? По-женевски? По-английски? Этот хрен по-английски будет well... Ну, такой well, вроде когда вы, раздолбаи, упились, и кто-то начал длинно говорить, дошел чисто до середины, а потом забыл, с чего начал, и говорит: «э-э-э well... э-э-э...» То есть ничего этот самый хрен не значит. Раздолбай? То же самое. Ты, слышь, брось. Если чо не понял, значит, не важно. Мне поговорить по душам с кем-то надо. Ты врубаешься? У меня тоска. По вашему – rainy day. Нестояк на все. Пей и слушай. Если только совсем ни рожна не поймешь, тогда спроси. А лучше помалкивай и слушай. Пойло дармовое же? Дармовое. Жратва сейчас будет. Тоже дармовая. По-женевски – «халява». Вот и сиди. Короче, я торчал тут месяц назад, и все у меня было полный абзац из шести букв. В смысле маздай. Лыбишься? Вижу, понял. Бабок было столько, что на веревку хорошую не хватит – повеситься. Только-только я, значит, отсидел и на свободу вышел...

Ну эта... Ты не боись. Сядь, кому говорят. Мужик ты или гайка дырявая! Не убил я никого. И не ограбил. И не хакнул. Просто дал менту в рыло. Пару раз. Ну или чуть больше. Народ тут у нас горячий. Хочешь быть человеком – дай кому-нибудь в рыло. А меня только-только из восьмилетки выперли, работы нет, на отцовой амфибии извозом занимался... Кодла у нас была, девочки клевые, ребята тоже крутые... Короче, мент надо мной при людях измывался, не дал бы я ему в рыло, был бы как чмо опущенное. Ну дал. Точно, менты у нас – дерьмо. Хуже разве что у афроафриканцев, говорят. Сам я не видел. Так что, говорю, народ у нас тут, на Терре-2, горячий. Заселяли этноизбытками русских, поляков, белорусов, латиносов разных. Коктейль вышел еще тот. Отвертка с атомным приводом. Я вот люблю жрать сало с картошкой, а запивать либо квасом, либо текилой. Текила из местных кактусов такая, что с похмелья глюки одолевают... А квас тут вроде экстази, только жидкий и безвредный, если, конечно, инфаркт не хватит и, опять же, глюки до смерти не замучают... Когда напьюсь, ору: «Ешче Польска не сгинела!» Так мой отец орал, когда напивался. У меня, значит, всяких кровей понамешано... Солдаты у нас хорошие – от русских, сержанты что надо – от хохлов. Старшины, унтера, значит, и прапорщики еще того лучше – от поляков. Офицеры, тоже, говорят, приличные – от латиносов. Генералы – вообще класс, опять же от русских... А вот менты – дерьмо. Ото всех сразу. Кроме спецназа. Но эти – вроде как и не менты... У нас тут, слышь, сплошные вербовочные конторы, нашего брата куда хошь берут. А что? Жизнь тут небогатая, трудная, ко всему мы привычны. Народ форсистый опять же, подраться любим. Я и хотел – завербоваться, поездить, вселенную посмотреть... если не прибьют, понятно. И вернуться... так это... на понтах. Чисто крутой. А попал в тюрягу. Отец с матерью в участок приходят, такие деловые. Мать мне гонит, типа они копили-копили, хотели как люди на старости лет пожить... А отец грит, мол, ты, придурок, о чем думал, когда кулачьем махал?! Я так понял, выкупать меня они не хотят. Был бы дед жив, он бы выкупил... И на старость бы насрал. А эти, значит, хрен на прилавок отвалили... Да, well на прилавок. Ну ладно. Значит, я им, типа, идите вы... Вотак. Разбежались мы. Давай, фрэнд, за родителей примем. Хор-рошо!

Ну эта... Выписали мне год. Как молодому. Понятно, на актиниевый рудник попал. С тяжелой статьей все туда попадают. Только нашего брата не хватает. Еще с других планет шахтеров вербуют. Вольнонаемных. На всю голову долбанутых. И уголовников чужих – тоже. Актиний, он на вес брильянтов. Или типа. Хрен бы мы без него от Женевской федерации отделились тридцать лет назад. Что? В смысле, не отделились бы. На чем-то кораблики должны летать, а это что-то – под нами, под терранцами, и мы его никому не отдадим. Ты... эта... чего бормочешь? Сам вольнягой записался? Ну, ты и есть на всю голову долбанутый. И контракт уже, значит, подмахнул? На сколько? На год? Вроде меня, значит... На кой оно тебе, мужик? Платят – да, платят много. За три месяца отмаксуют так, что на всю жизнь бабла хватит, да еще наследникам останется. Так что платят там как положено... Или родственникам отсылают. В смысле, родственникам жмура. Твоим тоже отошлют, когда подохнешь.

Ну эта... Чего не понял-то ты? Там через полгода один из двух возвращается, через год – один везунчик на три дохляка, через два года выживает один, а дюжину, значит, ногами вперед выносят... А четыре года, считай, порог. Может, случайный инвалид наверх выйдет... один из тысячи. Вотак. Одного человека знаю, который пережил больше. И все. Ты беги, мужик. Про бабки забудь и беги. Не веришь? Дурак, я там год пробыл. На руднике любой сложной технике срок пользования – пятнадцать минут. И каюк. Все металлическое живет несколько месяцев. Все пластиконовое – неделю. Все резиновое – минуту. Электрическое не живет вообще. Это ж актиний. Кирка и тачка, вот те и весь инструмент. Люди гниют и разваливаются, вроде игрушек, а врачи все не врубятся никак – от чего. У меня правое легкое на просвет как кусок дерьма, не лучше. И правый глаз ложку перед носом не углядит, прикинь... Ну, ты как, понял теперь? Тупой. Ты ж восп, зачем тебе бабки, у вас у всех там бабок завались... Не у всех? Ну, дохни, раз тупой. Контракт нарушить боишься? Мужи-ик... Вы там точно не такие, как мы. Чо тут сказать? Еще виски этому. Не, не разбавлять. Он на рудник записался. Вольнягой, прикинь. Чо? Дарма от заведения? На помин? Да пошел ты! Плачу за него. Сколько бы не высосал.