Наталья Егорова
Космическая одиссея капитана Казюлина
– Три милли… блин, милли-она…
Бомж сморгнул, поскребся под мышкой и продолжил.
– Жиз-ней…
Утро наступало на свалку. Над ядовитыми лужами весело роились мухи; косматые мозгоклюи, повизгивая, копались в живописных кучах мусора. Из стратосферы доносился басовитый гул подлетающего корабля.
Бомж снова задрал глаза к светлеющему небу.
– Это пла-та за не-за… – воздуха не хватило, и бомж задавленно хрюкнул. – Виси-мость. Независимость, блин.
Он задумчиво перевел взгляд правее, где над останками древних межпланетников поднимался красноватый фонарь солнца.
– Не понял, – пожаловался солнцу бомж.
Гул стал увереннее: корабль приближался прямо к свалке.
Капитан межзвездной баржи Казюлин пребывал в гневе. Да что там в гневе, в ярости. Попадись ему сейчас тот чиновник, что подписал документы на тухлые яйца киви, размазал бы по обшивке.
Три миллиона галактоюаней! И это не считая неустойки. Вся баржа Казюлина не стоила таких денег.
Обижаться, понятно, стоило не только на чиновника, но и на себя, ибо на страховке Казюлин решил сэкономить. Подумаешь, двадцать парсеков до Моншерами – раз прыгнуть.
Допрыгался.
Войти в трюм было невозможно: запах сшибал с ног. Казюлин сгенерировал на камбузе стакан спирта, разом махнул и задумался.
От яиц надо было избавляться – это раз. Найти груз – это два: желательно подешевле, оптимально даром, причем быстро, чтобы успеть заполучить обратно злополучные три миллиона и отвезти-таки яйца на Моншерами.
Неустойка грозила пустить капитана по миру.
Проблемы стоило решать по очереди, поэтому через полчаса баржа Казюлина зависла над обширной стихийной помойкой. Десятилетиями разгильдяи космоса вываливали сюда мусор, а иногда и старые корабли скидывали на планетку, оказавшуюся на свою беду слишком бедной и слишком близкой к выходу из гипера.
Баржа зависла над останками истории космоплавания, и грузовые люки разверзлись, выпуская тухлую лавину яиц. Казюлин проводил взглядом свои надежды на двухнедельный отпуск, сдержанно чертыхнулся и бесцельно оглядел окрестности.
Над анилиново-психоделичным пейзажем возвышался зеленокожий абориген. Не обращая на баржу ни малейшего внимания, он воздевал руки к низкому светилу, щурил стрекозиные глаза и выкрикивал в небо:
– Плата! За! Неза! Виси! Мость!
В звуках чужой речи угадывался галактосуржик; Казюлину стало так интересно, что он высунулся в люк.
– О, великий бог корня, – взвыл абориген, явно играя на публику. – Я не понял, что значат твои слова.
Шаман, – с уважением подумал Казюлин. И тут его осенило.
– Милейший! – позвал он аборигена. – Не будете ли вы любезны подсказать мне…
Бомж во все глаза пялился в иллюминатор. Сегодня бог корня был особенно щедр, он опустил к ногам видящего корабль, что умеет плавать в большой пустоте. Бог подарил ему путешествие к звездам, которые теперь сверкали и подмигивали с черного покрывала большой пустоты точно так же, как вечерами поблескивали на свалке химические лужи.
– И как их готовить? Э, милейший?
Абориген с сожалением оторвался от иллюминатора. Капитан тщательно вымыл порцию собранных на свалке грибов и уложил в глубокую миску. Над ворсистыми шляпками поднималось слабое голубое свечение.
– Их не надо готовить. Их надо вкушать.
– Жевать, сосать, нюхать, втирать? – деловито уточнил капитан.
Бомж задумался.
– Впитывать…
– М-да, – покачал головой капитан. – Очевидно, как придется. Что ж, приступим.
Капитан сунул голубую шляпку в рот, скривился, но старательно прожевал. Зеленый человечек выбрал самый яркий гриб, втянул безгубым ртом, сощурил непроницаемые стрекозиные глаза.
– Как вас зовут, милейший? – расслабленно поинтересовался капитан.
– До того, как я узнал бога корня, меня звали Нья, – обстоятельно ответил тот. – А после меня прогнали из дома и перестали звать.
И отстраненно добавил:
– Блин…
– Так вы, выходит, бомж?
– Вероятно, так.
– И сколько нам ждать, господин Нья?
– Пока бог не откроет нам свои мысли.
Капитан завозился, устраиваясь в кресле, косясь на неподвижно лежащего бомжа.
– А когда он откроет свои мысли?
– Мы не пропустим нужный момент.
Волны тумана просачивались через их тела, всплывая к потолку. Звуки становились ниже и глуше, запутывались в мутной завесе. Пахло отработанным ракетным топливом и желтыми цветами, какие растут по берегам особенно едких луж.
Наконец, мягко покачиваясь, растворяя зыбкий туман, всплыли перед глазами бомжа крупные буквы:
_root›
Капитан потрясенно охнул и тут же вновь принялся задавать вопросы.
– И что теперь?
– Теперь можно разговаривать с богом корня. Иногда он говорит много и непонятно, иногда мало и странно. Но если понять его слова, можно обрести великую истину.
Капитан старательно вылупился в туман, но вскоре снова зашуршал, нарушая величие момента.
– А можно ли… можно ли у него что-то попросить?
Неизвестный шаманский наркотик – это был шанс. На Торсионе, в трех прыжках отсюда, расположилась целая колония любителей экспериментов на организме. За неизвестный состав или только что найденное растение они готовы были если не душу продать, то уж кредитками изрядно потрясти.
Три миллиона, ясное дело, для них многовато, но если получить тысяч двести, можно провернуть доставку чертовых яиц в несколько этапов: купил – продал – купил еще партию…
Одна закавыка: эти наркоманские эстеты особенно ценят «состав с историей». Это значило, что нужно испробовать зелье на себе, а затем поэтически, в красках описать переживания кучке пускающих слюни извращенцев.
Подбадривая себя мыслями о пачке галактоюаней, Казюлин старательно разжевал противную шляпку светящегося гриба. Но когда к потолку всплыла загадочная зеленая надпись, капитана осенило:
– А можно ли у него что-то попросить?
Глаза Нья стали ромбовидными. Очевидно, это означало удивление.
– Я никогда не пробовал этого.
– Так, может быть, попробуем сейчас? А, любезнейший?
Казюлин уставился в проступающие из тумана буквы, вспомнил, как приносили жертву медной птице в виденном на прошлой неделе фильме, как выглядел подобранный им шаман на фоне рассвета, и внушительно произнес:
– О, великий бог светящихся грибов…
– Бог корня, – поправил Нья.
– Великий бог корня, услышь меня в твоей туманной мудрости и исполни, о чем я тебя попрошу.
Вот ведь как завернул, – подивился на себя Казюлин и продолжил:
