Солнце ярко светило в окна небольшого здания его мастерской. Там, внутри, он закатал рукава, одел увеличивающие очки и вставил в розетку штепсель терморезака.
Его босс, Эрл Дзета, тяжелой походкой подошел к нему, засунув руки в карманы брюк цвета хаки; из его заросшего густой щетиной рта свисала итальянская сигара.
— Что скажешь, Ник?
— Мы узнаем лишь через несколько дней, — сообщил Ник. — Они собираются известить нас о результатах по почте.
— Ах да, твой мальчуган. — Дзета положил смуглую здоровенную лапу на плечо Ника. — Ты делаешь слишком мелкую нарезку, — заметил он. — Мне нужно, чтобы она проходила в самую глубину протектора. В эту проклятую шину.
— Но если я еще хоть немного углублюсь… — запротестовал Ник. «Шина лопнет, даже если они наедут на еще не остывшую спичку, — сказал он про себя. — Это все равно, что пристрелить их из лазерного ружья». — Ладно, — сдался он, вся его воинственность куда–то исчезла; в конце концов, Эрл Дзета был его боссом. — Я буду углубляться, пока резак не выйдет с той стороны.
— Попробуй только — я тебя мигом уволю, — сказал Дзета.
— Ты считаешь, что раз уж они покупают этот реактивный…
— Когда три их колеса коснутся общественной мостовой, — перебил Дзета, — наша ответственность закончится. Что бы ни случилось потом — их личные трудности.
Ник вовсе не хотел быть нарезчиком протектора… Тем, кто берет лысую шину и с помощью раскаленного докрасна резака делает в ней новую нарезку — все глубже и глубже, — приводя ее в надлежащий вид. Чтобы она выглядела так, словно весь протектор в порядке. Это занятие он унаследовал от отца, а тот, в свою очередь, научился этому от своего отца. Из поколения в поколение, от отца к сыну; ненавидя эту работу, Ник твердо помнил одно: он был превосходным нарезчиком протектора и всегда им останется. Дзета был не прав; Ник уже сделал достаточно глубокую нарезку. «Я мастер своего дела, — подумал он, — и сам могу решить, какой должна быть глубина канавок».
Неторопливым движением Дзета включил висевший у него на шее радиоприемник. Шумная дешевая музыка — определенного сорта — затрубила из семи или восьми динамиков, размещенных на разбухшем теле толстяка.
Внезапно музыка прекратилась. Наступила тишина, а затем раздался профессионально безразличный голос диктора:
— Пресс–секретарь директора Ллойда Барнса только что сделал заявление о том, что государственный преступник Эрик Кордон, приговоренный к тюремному заключению за акты насилия по отношению к гражданам, был переведен из Брайтфортской тюрьмы в тюремные сооружения в Лонг–Бич, штат Калифорния. На вопрос, означает ли это, что Кордон будет казнен, от представителя ПДР получены заверения, что такого решения пока не было принято. Хорошо информированные, независимые от ПДР источники открыто заявляют, что все это свидетельствует о готовящейся казни Кордона, указывая, что из последних девятисот заключенных ПДР, в разное время переведенных в тюремные сооружения Лонг–Бич, без малого восемьсот были в конечном счете казнены. Вы слушали новости из…
Эрл Дзета судорожным движением надавил на выключатель своего нательного радио; выключив его, он порывисто сжал кулаки, зажмурив глаза и раскачиваясь взад–вперед.
— Проклятые скоты, — прошипел он сквозь зубы. — Они собираются убить его. — Глаза его раскрылись, лицо исказилось в гримасе глубокой и сильной боли… Затем он постепенно взял себя в руки; его мучения, казалось, смягчились. Но они не ушли совсем; его бочкообразное тело было все так же напряжено, когда он пристально посмотрел на Ника.
— Ты Низший Человек, — проронил Ник.
— Ты уже десять лет меня знаешь, — проскрежетал Дзета. Он достал красный носовой платок и тщательно вытер лоб. Руки его тряслись. — Послушай, Эпплтон, — сказал он, уже стараясь придать своему голосу естественность. Спокойствие. Но он все еще не мог унять незаметную для глаза внутреннюю дрожь. Ник чувствовал ее, знал, что она по–прежнему там. Скрытая и погребенная от испуга. — Они и до меня хотят добраться. Если они казнят Кордона, то потом пойдут дальше и выметут нас всех, даже мелюзгу вроде меня. И мы отправимся в лагеря — в эти проклятые, вшивые, вонючие лагеря для интернированных — на Луну. Ты знал о них? Туда–то мы и отправимся. Мы — Низшие Люди. А не ты.
— Я знаю об этих лагерях, — сказал Ник.
— Ты собираешься меня выдать?
— Нет, — покачал головой Ник.
— Они все равно до меня доберутся, — с горечью проговорил Дзета. — Они годами составляли списки. Списки в милю длиной, даже на микрокассетах. У них есть компьютеры; у них есть филеры. Каждый может оказаться филером. Каждый, кого ты знаешь или с кем ты когда–то общался. Слушай, Эпплтон, — смерть Кордона будет означать, что мы боремся не просто за политическое равенство, а за само наше физическое существование. Ты понимаешь, Эпплтон? Возможно, я не слишком тебе по вкусу — видит Бог, мы не очень–то ладим друг с другом, — но неужели ты хочешь, чтобы меня прикончили?
— А что я могу сделать? — спросил Ник. — Не могу же я остановить ПДР.
Дзета выпрямился, его коренастое тело оцепенело в мучительном отчаянии.
— Ты мог бы умереть вместе с нами, — сказал он.
— Хорошо, — ответил Ник.
— Хорошо? — Дзета уставился на него, пытаясь понять. — Что ты имеешь в виду?
— Я сделаю все, что могу, — отозвался Ник. От сказанного у него перехватило дыхание. Теперь все было кончено: у Бобби не оставалось никакого шанса, и династии нарезчиков протектора суждено было продолжаться и дальше.
«Мне следовало бы выждать, — подумал он. — Как–то уж слишком легко это произошло со мной; я даже не ожидал — толком–то я этого до сих пор не понимаю. Наверное, все из–за того, что Бобби провалился. И все–таки я здесь, и я говорю об этом Дзете. Дело сделано».
— Давай зайдем ко мне в кабинет, — хрипло выговорил Дзета, — и откупорим бутылочку пива.
— У тебя есть спиртное? — Этого Ник и вообразить не мог, наказание могло быть слишком велико.
— Мы выпьем за Эрика Кордона, — сказал Дзета, и они пошли.
— Никогда раньше не пил алкоголя, — сказал Ник, когда они сели за стол друг против друга. Его охватило какое–то поразительно странное чувство. — Все время читаешь в газетах, что люди от этого становятся одержимыми, подвергаются полной деградации личности, поражается их мозг. По сути…
— Просто запугивание, — сказал Дзета. — Впрочем, верно, поначалу тебе не следует торопиться. Пей не спеша; пусть оно там уляжется.
