— Слава тому, кто придумал возить бухло звездолётами, — пробурчал Зондер. — Бухло объединяет. А что думает по этому поводу население?
— Неккен платит правительствам и содержит армии, — сказал Морелли. — Это очень небольшие расходы по сравнению с прибылями корпорации. Население тянет лямку.
— У меня плохая новость, — вдруг сказал молчавший до сих пор Кейнс. — Наши идиоты уже берут этот кредит.
— Что? — Морелли заморгал.
— Неккен уже предложил выкупить заводы, — директор коротко повёл рукой вокруг себя. — В министерстве уже обсуждают условия кредита.
Все затихли.
— Это же… — Морелли привстал. — Эш, нас продают в рабство! Это… это нужно…
— Остановить? Как же. Все куплены.
— Неккен торопится, — неожиданно сказал Зондер. — Не успеют они — успеет Манта.
— Манта?!
— Мантийцы приступили ко второму этапу инфильтрации. Начали пропаганду своей системы воспитания.
— А первый когда же начался? — оторопело спросил Морелли.
Зондер покачал головой.
— Первого не замечал ещё никто и никогда.
— Что значит второй этап?! — пискнул кто-то.
— После того, как Тикуан их вздрючил, они действуют скрытно, — сквозь зубы проговорил Зондер. — Сначала внедряют своих людей на ключевые посты, потом вводят в моду особые методики воспитания детей. Лет через десять детям начинают делать операции. Через двадцать лет планета становится клоном Манты. Теперь догадайся, почему Манта называет свой Верховный Совет Мировым правительством… Я в курсе того, что происходит в моей области знания. И некоторых смежных.
Зондер покопался за пазухой и швырнул на стол журнал — отпечатанный на глянцевой бумаге, красивый и яркий. На обложке были изображены идиллические мать и младенец.
— К этой гнили, — сплюнул он, — приложил руку мантиец. Она рассчитана не на человеческих детей.
Над праздничным столом повисло молчание.
— Мы, господа, тоже в полном дерьме, — тихо заключил Кейнс.
…Оставался год. Через год Неккен прекратит закупки, зарплаты в валюте исчезнут как класс и людям, набравшим в кредит импортных товаров — машин, планшеток, био-домов — станет нечем платить. Начнутся волнения. В системе появятся корабли Манты, во внутренней сети Циалеша — мантийские агитаторы, на улицах городов — правительственные войска.
Морелли спросит, что мы будем делать, и Эшли Кейнс — товарищ Кейнс — ответит: надо делать революцию. Революция всё спишет.
— Лев, — сказал Николас, — что вы знаете о личной жизни Эрвина Фрайманна?
Шукалевич поднял глаза от экрана монитора.
— Всё, — ответил он, — абсолютно всё. А почему вас это интересует?
Николас помедлил. Начупр внутренней безопасности смотрел на него с благожелательным, немного ироничным интересом.
— Он производит странное впечатление, — наконец, сказал Реннард. — Он мне подозрителен.
— Вот как? — Шукалевич встал, прошёлся по тесному пятачку между окном и собственным креслом. — Подозрительные люди — это по части моего ведомства, Николас, вы пришли по адресу.
Николас понимающе усмехнулся в ответ.
— Я готов ответить на ваши вопросы, — продолжал Шукалевич. — Но мне, как профессионалу, перед этим было бы интересно узнать о ваших… личных впечатлениях. Или у вас есть вещественные доказательства?
— Нет, — сказал Николас, — никаких вещественных доказательств. Если бы они были, я бы вас не побеспокоил.
Шукалевич потёр пальцами щёки. Его лицо казалось явственно несимметричным: модную короткую бороду с левой стороны пробороздил шрам. Шукалевич им гордился: это было почти боевое ранение. Во время Гражданской правительственным войскам удалось подбить машину одного из вождей революции… И отшлифовать не хочет, подумал Николас, и бороду отрастил, чтоб заметнее было… Стерлядь, холёный ублюдок…
Шукалевич улыбнулся. Реннарда охватил холод. Прекратить эти мысли! Они же читаются по глазам!..
— Что вас тревожит? — мягко спросил Шукалевич.
Николас помолчал, опустив взгляд.
— Товарищ Фрайманн производит впечатление надёжного человека, всецело преданного нашему делу, — медленно, раздумчиво проговорил он. — Очень надёжного. Очень преданного. Настолько, что это кажется странным. Он как будто… кем-то придуман таким. Чёрный Кулак революции, легенда, человек, напрочь лишённый слабостей. Так не бывает.
Шукалевич сел и обхватил подбородок ладонью. Он слушал с большим интересом.
Я говорю правду, подумал Николас, иначе никак: людям из внутренней безопасности можно говорить только правду, лжи они не поверят. Но правду тоже можно подобрать умело. Я действительно хочу знать всё об Эрвине Фрайманне. Мне очень, очень интересно, что о нём знает внутренняя безопасность. Посмотри мне в глаза, Лев, — я искренен, я чист. Я даже верю в то, что ты Лев, а не Стерлядь. По крайней мере, пока сижу у тебя в кабинете.
— Я надеюсь, мои подозрения беспочвенны, — сказал он, и это тоже были совершенно искренние слова. — Но я хочу доказательств. Мне часто приходится иметь дело с товарищем Фрайманном. Мы должны доверять друг другу.
— Да, — подхватил Шукалевич, — все мы должны доверять друг другу. Это главное. Без этого не будет спайки, не будет согласия, дело революции окажется под угрозой…
Николас кивал и ждал.
Краем глаза он успел оглядеть кабинет Шукалевича и отметить, что начупр внутренней безопасности неравнодушен к роскоши и чувству стиля. Роскошь старательно выдерживалась в стиле «независимый Циалеш легко обойдётся без импортных товаров». Всё было отечественного производства — начиная со слабосильного, морально устаревшего лэптопа и заканчивая шторами. В других Управлениях так и висел дореволюционный импорт — пылеотталкивающая ткань-хамелеон, по желанию менявшая прозрачность и цвет. Никто просто не озаботился тем, чтобы её менять, служила она долго. Шукалевич озаботился.
Стенные панели — не композитные импортные, а из местного дерева. Да и картины на них — кисти своих художников… А картины-то новые, подумал Николас, пожалуй, что и краски отечественные. Ты отвечаешь за пропаганду, Стерлядь, тебе нужно как-то имитировать работу в этой области. Истерическое воспевание всего нашего — приём грубый, но бросающийся в глаза. Мы пока тебя терпим, Стерлядь, и халтуру твою тоже терпим.
— Кстати, — полюбопытствовал Шукалевич, — как обстоят дела в вашем Управлении? Возможно, комбат не единственный, кто вызывает у вас подозрения?
Николас сплёл пальцы в замок и мрачно скривил губы.
— Об этом я тоже хотел поговорить с вами. Вопрос весьма серьёзный.
