Раньше я бы и не задумался об этом.
Ладно, пусть работает. Я тихонько проскользнул за его спиной в направлении кухни. Но Рилли – ско все-таки – услышал и обернулся.
– Ланс? Ну что там?
– Ничего, – сказал я и кратко описал состояние обоих, – Валтэн есть хочет. Я возьму?
– Да, конечно. И сам поешь, я уже перехватил, пока вас ждал.
Я прошел на кухню, заказал стандартный ужин. В закутке за машиной стояло маленькое круглое сиденье, и на него я опустился в ожидании заказа. В этот момент Рэйли вышел в подпространство. Я ощутил привычное подташнивание. И сразу – целая волна совершенно новых, иных ощущений...
Мир перевернулся. Изменился. Стал острее и тоньше. Я вдруг подумал, что могу снова встретить Цхарна. Испугался слегка. Но Цхарн молчал...
Зато я вдруг увидел себя другими глазами. На мне все еще был балахон кора с полоской, я и переодеться не успел.
Значит, вот так воспринимали меня друзья. Квиринцы. Ско. Вот таким я был для них... Король, правитель Анзоры. Чушь какая! Как я мог в это поверить? Как я мог стремиться к этому? Мне вдруг стало нестерпимо стыдно. Я понял, что из-за меня пережили ребята. Я вспомнил, как говорил с ними в последний раз по радио: как надменно, недоговаривая, неискренне, словно приказал им уходить. Конечно, они поняли, что это не я...
Не я – но кто же? Ведь сагон вовсе не давил на мою волю, не менял ее. Обманул ли он меня? Не знаю. Может быть, даже и не обманул. Может, я мог бы стать при определенных условиях правителем Анзоры, а позже – и сагоном. Духовное развитие, и все такое.
Они вытащили меня. Вытащили... Я вдруг, неожиданно для самого себя, заплакал, ткнувшись лбом в прохладную поверхность машины. Стыд какой... Как я мог допустить, чтобы из-за моей только глупости, слабости, идиотизма, мои друзья пережили такое... Как я мог так разговаривать с ними...
Господи, я же никогда, никогда себе этого не прощу!
Машина, загудев, выплюнула ужин на поднос. Я вытер лицо ладонью, поднялся. Надо покормить Валтэна.
Когда я с подносом спустился вниз, Валтэн крепко спал, поджав под себя больную руку и посапывая. Будить его я не стал, поставил поднос с едой и питьем возле кровати. Проверил Герта, вроде бы, состояние не изменилось. Самому мне есть не хотелось, и я повалился рядом с друзьями на свободную койку.
Кто я, Цхарн?
Кто я, скажите мне хоть кто-нибудь!
Я действовал как лервенец, Общинник – бомбил вражеские заводы – и мне стало нестерпимо стыдно, едва я посмотрел на себя глазами квиринца. Но когда я был Общинником, и когда я был посвященным беши – мне было смешно даже вспоминать о Квирине. Квиринцы казались мне какими-то недоразвитыми, ограниченными инфантильными людишками. Их интересы – детскими и примитивными. Их моральные нормы и ограничения – надуманными и неестественными.
Однажды я смотрел на мир глазами сагона... или взглядом, который мне хотел навязать сагон. И с этой точки зрения весь мир начал казаться мне иным.
Но потом я вернулся, я снова стал ско – ребята заставили меня вернуться, хотя и дорогой ценой. И мне стало так стыдно за свое поведение, так мерзко и противно, что я не смею поднять на них глаз... я плачу в подушку.
Почему в мире существует так много разных точек зрения, и то, что хорошо с одной – всегда мерзко и отвратительно с нескольких других.
Мне бы хотелось быть только квиринцем, как ребята, и жить всегда только так. Но я уже не могу, ведь я не родился квиринцем. И я понимаю и беши, и лервенца. И даже Цхарна понимаю в какой-то степени, вот что ужасно.
Кто же я? Почему я вижу и понимаю все, но сам не знаю, как мне вести себя в следующий момент? Кому я принадлежу? За кем должен идти?
Самое заманчивое – сказать: ты сам можешь определять для себя правила поведения... но в том-то и беда, что человек никогда не бывает сам. Один. На него всегда влияет многое и многие. Вопрос только в том, чтобы выбрать – какому влиянию ты хочешь поддаваться.
Как мне сделать этот выбор?
.
Часть 7. Дальше и дальше.
К утру Герт заснул. А мне спать уже не хотелось, какое-то странное возбуждение овладело измотанным мозгом, я подошел к окну – неясный свет еще только разгорался в небе, проникал в палату сквозь окно, чуть касаясь темных контуров и линий предметов. Это уже третья ночь без сна... почти без сна. Ничего страшного, Сэйн придет утром и сменит меня. Хорошо бы, конечно, дождаться врача...
Я как-то совсем отупел. Ничего уже не соображаю. Безразличие... да, полное безразличие ко всему. Вот Герт заснул, и это уже радость. Я даже почти забыл о том, что в час у меня назначена встреча. И что я буду говорить Дэцину? Я виноват. Да, конечно же, я виноват. В принципе, я готов отправиться на Сальские острова... или подвергнуться полному психосканированию. Все, что угодно. Хотя почему-то Валтэн не думает, что я виноват... надо будет слетать к нему в санаторий. Как только Герту станет легче. Но Валтэн – он любит меня. Поэтому и прощает. Дэцин скажет все, как есть. Я виноват, не по закону, в общем-то, никаких законов я не нарушал, и даже Устав не нарушал, я ведь был не на службе. Но это из-за меня пострадали ребята, и хорошо еще, что выжили, и неизвестно, как все это отразится на дальнейшей жизни Герта, на психике и здоровье, может быть и такое, что он больше и летать не сможет. Поэтому у меня как-то нет страха перед встречей с Дэцином. Я и сам думаю о себе очень плохо, и правильно, если он меня осудит... и отправит на психосканирование, ведь еще неизвестно, не являюсь ли я эммендаром, марионеткой сагона. А в самом деле... нет, я ничего такого не чувствую. И Цхарн больше меня не тревожит. Мне кажется, что я совершенно независим, но... в том-то и беда, что я больше не доверяю самому себе. Ведь и в Беши мне казалось, что все, что происходит – зависит от моей воли и обусловлено только ею.
Мне просто все равно. Я слишком устал. Но Герту все равно куда хуже, чем мне. Эти боли, которые у него возникают всегда после полуночи, не снимаются лекарствами, и вообще необъяснимы, но так всегда, объяснил врач, всегда, когда речь идет о сагонах и сагонских технологиях, тут ничего не поделаешь. Но кажется, сегодня он мучился немного меньше. Может быть, все-таки пройдет... Господи, хоть бы прошло! Я подошел к Герту. Ресницы сомкнуты, на бледном лице белеют полоски псевдокожи, и такая же белая повязка закрывает всю голову. Спит, вдруг шевельнулась во мне радость. Я с ним сидел всю ночь, ведь нужно, чтобы кто-то был рядом, держал за руку, давал попить, включал тепловой излучатель, вызывал врача... Но и врач тут ничем помочь не может. Никто даже не понимает природу этой боли... А Герт боится ночи. Он ничем не показывает это, только к вечеру становится более оживленным, рассуждает, шутит, а в глубине глаз – безмолвный, скрытый страх.
