Я выбежал на улицу, где незнакомый пехотинец поделился скупой матерной тирадой по адресу «тех долбозвонов, которые до сих пор не восстановили монорельс до города». То есть надо было ловить попутку.
Ну надо так надо!
Мир полон добрыми людьми.
В моем случае добро отлилось в броню танка Т-12, который лихо затормозил на шоссе прямо пред носом.
— Здорово, старлей! — Из люка показалась голова в шлемофоне с откинутым забралом. — Тебе куда? И поживее, видишь, я без дышарика.
Танкист похлопал себя по горлу.
— Здорово! Мне до города. Выручишь?
— Эй, Крендель! — Танкист наклонился над люком, явно пренебрегая рацией. — Выручим крылатого?
— Я не Крендель! — Глухо ухнула танковая утроба и что-то еще, гораздо тише, а потому не слышно.
— Залезай, брат, на броню! У нас все забито, сам понимаешь. Вон там за башней хреновина! За нее цепляйся, мигом домчим. — Он махнул рукой и скрылся в люке.
Вот так, без удобств, зато быстро, я и упал в объятия Города Полковников, попутно чуть не отморозив задницу. Холодно было. Июнь на «Ямале» не курортный — минус девятнадцать на солнце!
В госпитале я быстро нашел терминал, который раскололся, что пациент Тервани Р. находится в отделении для выздоравливающих. Этаж, палата… И все, никаких подробностей.
Опять регистратура, опять тетка, на этот раз совсем не любезная, поэтому, собственно, и тетка.
— У нас режимный объект! — Бросила она в окошко. — Больной из контингента военнопленных, им часов посещения не полагается!
— А если я близкий родственник?
— А у вас есть близкие родственники в Конкордии? — Последовал ожидаемый ответ.
— Есть. Ваш пациент, может быть, моя невеста! — Я забрался в окошко едва не по пояс и скорчил жалобную физиономию.
Не помогло.
Противная тетка физиономию тоже скорчила, но не участливую, как я надеялся, а вредную, с поджатыми губами.
— Невеста — это гражданское состояние. У вас есть документы, подтверждающие факт помолвки?
— Нет, но…
— Тогда разговор окончен! — Отрезала она, и для ясности сложила руки на крахмальной груди.
— Но, позвольте, я орденоносец, вот! — Распахнул куртку, китель засиял двумя «Славами», «Отвагой» и «Наотаром», которые не произвели ни малейшего впечатления.
— И что? Есть документы? Ордер комендатуры на посещение? Или, может быть, у вас есть виза ГАБ? Прекратите отвлекать людей от работы! Всё! — Он решительно вытолкала меня из окошка и захлопнула его со своей стороны.
Я стоял и чесал репу в совершенной растерянности и досаде.
Вот ведь!
Режимный у них объект!
Съем я ее, что ли?!
«Кстати, очень может быть, что не ее, а очередного его.»
Надо мыслить логически… И начал я мыслить.
Безвыходных ситуаций не бывает. Ордер мне вряд ли выпишут. На каком основании? Визу ГАБ тоже не получить… Может в нахалку мимо КПП с каменной рожей? Хотя постойте! ГАБ — Глобальное Агентство Безопасности… Я знаю там одного человека, который может… Да практически все может!
— Товарищ Иванов! — Вырвалось у меня, а руки уже нашаривали коммуникатор.
И ни тени уместных мыслей! Например, что Иванов — слишком важная фигура, чтобы грузить его такой мелочью. Кто, опять же, сказал, что он доступен по обычной связи?
Пальцы сами искали номер в реестре контактов.
Длинные гудки в трубке и вдруг…
— Слушаю, Иванов.
— Здравия желаю, товарищ Иванов, я тут…
Сухой и трескучий голос большого человека разом обрезал всё мое сбивчивое суесловие.
— Румянцев? Румянцев, нам надо поговорить. Жду тебя в кафе «Арсенал» на углу Пятой и проспекта Красных Зорь. Сегодня в 21–35 по местному. Не опаздывай. Отбой.
Короткие гудки.
«Вот ведь! — Восхищенно думал я, упрятав коммуникатор в карман. — Вот у человека голова! Узнал, вспомнил, вспомнил, что ему нужно от такого чрезвычайно важного товарища, как Андрей Румянцев, в две фразы назначил встречу и всё! Ни одного лишнего слова! Никакого: «О, ты как здесь, как дела». Не человек! Парсер, настоящий парсер на двух ногах!»
Я посмотрел на часы.
Без девяти минут шесть… На Паркиде над Керсаспом — глухая ночь.
Я почувствовал как меня клонит в сон, нахально уселся в кресло, прямо в госпитальном холле, вытянул ноги и задрых. До встречи оставалось три с половиной часа.
Люди прыгали через мои конечности, шумели, потому что рабочий день и очень людно, но я не обращал никакого внимания, убежденный, что уж теперь-то все устроится. Ведь раз Иванов затребовал встречу, значит я ему нужен! Значит, точно поможет. А уж с таким тылом можно бросаться на любые крепости!
Кафе «Арсенал» встретило меня неброской вывеской в стиле флотского минимализма и шикарными плакатами в гардеробе. На одном танкист делился зажигалкой с пехотинцем на фоне покоренных развалин чего-то вроде Хосрова. Надпись констатировала: «Дали прикурить!»
Другой — годный на все времена, принадлежал классику агитационной живописи, Ромэну Папусиди, и сообщал всей Галактике, что «Космос будет наш!»
Третий с горделивыми профилями военачальников на фоне Кремля, над которым плыли линкоры, был украшен бравурным: «Полководцы Победы всегда на страже!»
Четвертый, где обнимались за плечи боец осназ в скафандре и рабочий с аппаратом блиц-сварки, хвастался: «Победили Конкордию, и разруху победим!» (Охотно верилось: под комбинезоном сварщика проступала такая мускулатура, что ее обладатель габаритами не уступал осназовцу в тяжелом скафандре «Валдай».)
Пятый — хрестоматийный «Раздави врага в гнезде», с которым словно бы полемизировал шестой, потрепанный, явно довоенной несвежести. Плечом к плечу на зрителя бегут клонские и наши пехотинцы с автоматами наперевес, позади — силуэты танков, а над ними в тесном парадном строю — «Горынычи» и «Абзу». Надпись гласила: «Крепи оборону Великорасы!»
Причем, следовало признать, в чисто художественном отношении именно этот, с «Горынычами» и «Абзу», был самым привлекательным.
«Вот нет на вас, товарищи рестораторы, Андрея Белоконя! — Думал я. — Он бы вмиг разъяснил, что в военной пропаганде важна не только красочность, но и актуальность, полное соответствие велениям времени!»
В ту минуту я еще не знал, что как раз веления времени, наступившего во второй половине июня, полностью отвечают плакату «Крепи оборону Великорасы» и что через пару месяцев мы с клонами и впрямь, плечом к плечу…
Но это я сильно забегаю вперед.
Зал был заполнен на две трети. Крепко накурено, вентиляция едва справлялась. Народ обстоятельно курил, обстоятельно общался, обстоятельно поглощал провиант. Сквозь никотиновый дух явственно пробивался аромат чего-то вкусного и свежего, так непохожего на опостылевшие продукты глубокой заморозки. В животе моем заурчало, а рот наполнился слюной.
