Несколько секунд Полина молчала. Свон догадывалась, что в масштабах человека это означает миллионы, даже миллиарды лет размышлений, и все равно это была только обработка данных, так что это не произвело на нее впечатления. На самом деле ее отвлекла вянущая древесная орхидея над головой, и она разглядывала ее, когда Полина наконец сказала:
— Позволь мне поговорить по радио с квакомом Вана, разговор мы зашифруем. Он многое знает, и у меня есть к нему вопросы.
— Ты можешь надежно зашифровать разговор, чтобы не расшифровали даже другие компьютеры?
— Да.
— Хорошо, действуй. Но оба держите это в тайне, иначе группа Алекс очень на меня рассердится. Я хочу сказать, что пообещала ничего тебе не рассказывать. Группа хочет быть уверена, что ни один компьютер не знает о происходящем.
— Не волнуйся. Я использую самый сложный шифр, а компьютер Вана привык к тайным переговорам. Ван запрограммировал его на сбор информации — и часто называет черной дырой. Он предпочитает не знать большей части того, что знает его компьютер. И никогда не узнает об этом разговоре.
— Хорошо. Тогда выясни, что сможешь.
После этого, общаясь с Варамом, Свон старалась забыть о разговоре с Полиной и делала вид, что его не было. Обычно это у нее получалось хорошо, но Варам, которому хотелось обсуждать с ней сложившиеся обстоятельства, часто задавал трудные вопросы вроде того, каким может быть сознание новых компьютеров, и Свон с трудом скрывала, что знает. А может, она разучилась обманывать себя.
Чтобы избежать таких разговоров, она уводила Варама на верхние палубы к обзорным окнам, где они могли сидеть в кафе за столиком или возлежать в ваннах, слушать камерную музыку: гамелан[139], цыганский оркестр, джазовое трио, струнные квартеты, ансамбли духовых инструментов — неважно, что именно; они слушали, а если говорили, то о мелодиях и музыкантах. И никогда не вспоминали концерт в кратере Бетховена.
Они проводили много времени вместе, вместе слушали музыку, вместе спали. Свон чувствовала, что Варам ей нравится, чувствовала, что ей хочется, чтобы он ей нравился, и испытывала наслаждение, когда ею овладевало это чувство. Это была петля обратной связи. В зеркальном зале ее мозга его жабье лицо часто отражалось в боковых зеркалах; оно следило за ней, Свон ощущала на себе этот взгляд.
Иногда они говорили об эпизодах общего прошлого или обсуждали драму земной Реанимации. Иногда держались за руки. Все это что-то значило, но Свон не знала, что именно. Зеркальный зал был подвижен; иногда Свон сомневалась, что высших функций у нее больше, чем у Полины или у мартышки в парке. Можно многое знать и не уметь сделать выводы. Полина обладала способностью оценки решений, то есть могла рассмотреть все возможности и выбрать одну. Свон не была уверена, что сама обладает такой способностью.
Однажды она сказала:
— Я бы хотела, чтобы Терминатор не был так уязвим из-за рельсов. Хотела бы, чтобы Меркурий терраформировали, как Титан.
Варам попытался вернуть ей уверенность.
— Может, твоя судьба жить на планете солнцепоклонников и художественных музеев. Терминатор по-прежнему будет двигаться, и, возможно, появятся новые города на рельсах — кажется, на севере начали строить Фосфор?
Свон пожала плечами.
— Но мы все равно зависим от рельсов.
Он тоже пожал плечами.
— Знаешь, эта способность к критике… ее можно избегать только до определенных пределов. Она есть у людей даже на Земле. Есть везде. Мы ею проникнуты. — Он показал на комнату, обвел ее взглядом выпуклых глаз. — Весь этот мир — огромная связка того, что можно подвергнуть критике.
— Знаю. Но между тобой и твоим миром есть разница. Твое тело может выйти из строя — оно выйдет из строя. Но твой дом, твой мир — они станут сильней. Тебе необходима возможность полагаться на них. Ни у кого не должно быть возможности проткнуть этот мир, как воздушный шар булавкой. Один укол убьет всех, кого ты знаешь. Понимаешь, о каком различии я говорю?
— Да.
Варам откинулся в кресле. Высказавшись, Свон не знала, что добавить. Серьезное выражение его лица говорило: жизнь — то, что требует для сохранения замкнутого пространства. Что может сделать человек? Об этом говорило лицо Варама, пожатие его плеч; Свон могла читать его так, словно он высказывает свои мысли вслух. Она сидела, глядя на него, и думала о том, что это значит. Она знала Варама. Теперь он пытался найти способ продвинуться вперед. Это будет путь медленный, постепенный — путь ленивца, пробирающегося под ветвями, висящего на них, стараясь свести усилия к минимуму. Хотя именно Варам настаивал на том, что время Реанимации пришло. Даже она не могла этого предвидеть. Может, он и сам удивился. И теперь собирается сказать что-нибудь смягчающее и примиряющее.
— Мы можем только стараться, — сказал он. — И это кое-что значит.
— Да, конечно. — Она едва сдерживала смех, чувствуя свою улыбку; как бы не заплакать. Какая она глупая: все чувствует, и радость у нее всегда пронизана горем. Всегда ли эмоции остаются эмоциями?
— Хорошо, — сказала она, — мы будем стараться. Но если какие-то придурки в силах уничтожить Терминатор или еще что-нибудь, мы должны приложить все возможные усилия, чтобы изменить это.
Варам обдумывал ее слова так долго, что могло показаться, будто он уснул.
Свон потрепала его по плечу, и он посмотрел на нее.
— Что?
— Что! — воскликнула она.
Он только пожал плечами.
— Значит, попробуем остановить их. Есть ситуация, и мы должны в ней разобраться.
— Разобраться, — сказала она, нахмурившись. — Прибить их — вот что значит разобраться!
Он кивнул, ласково глядя на нее. Свон опять чуть не стукнула его, но потом вспомнила, как только что смеялась над ним и как, нарушив данное ему обещание, говорила с Полиной. Она погорячилась… как бы он не рассердился! Для нее это была попытка справиться с ситуацией. Может, она сумеет найти какие-то оправдания, когда попадется. В любом случае, стукнуть его — это слишком просто.
* * *
«ШТУ-Мобиль» начал тормозить. Еще несколько дней, и они минуют орбиту Земли и подлетят к Венере. Тогда корабельная жизнь — с парком, музыкой и французской кухней — подойдет к концу. Невозможно, осознавая, что нечто происходит в последний раз, не испытывать легкую печаль, заметил однажды Босуэллу доктор Джонсон[140], и в случае Свон это было совершенно справедливо. В настоящем ее часто посещало тоскливое чувство, ощущение, что жизнь проходит быстрее, чем ей дано правильно воспринять ее. Она проживала свою жизнь и чувствовала ее; она ничего не желала отдавать времени, возрасту, по-прежнему хотела всего — но не могла воспринимать мир как единую целостную картину. Вот они здесь, сидят в ресторане, смотрят на вершины деревьев внизу, а ей грустно — ведь она понимает: со временем ее здесь не будет. Этот мир будет потерян; возможно, она его и не вспомнит. Но вот она здесь с Варамом, и они пара: однако что будет, когда они сойдут с корабля и начнут перемещение во времени и пространстве? А через год, через много десятилетий, которые, возможно, ей еще предстоит прожить?
