помимо этого, учила меня, что убивать нехорошо.
Подумав, она кивнула.
— Ребенку необходимо внушить некоторые… простые истины, иначе вселенная поглотит его. Но если дитя — женщина, она быстро усваивает, что можно, а что нет.
— Ты смогла бы убить Соли? Как легко мы с тобой говорим об убийстве!
— Это ты говоришь. Я еще ни разу не убила ни единого живого существа.
— Но ты послала поэта совершить убийство за тебя. Это, выходит, можно?
— Тем, кому ясна необходимость того или другого, можно все. Есть избранные, к которым законы большинства не относятся.
— Кто же выбирает их, этих избранных, мама?
— Судьба. Она метит их, и они тоже должны оставить свою метку.
— Убийство Соли — это кровавая метка.
— Все великие события в истории пишутся кровью.
— Смерть Соли, по-твоему, — великое событие?
— Без него все разговоры о расколе прекратятся, и Орден будет сохранен.
— Ты думаешь?
Она улыбнулась своей беспокойной, самодовольной улыбкой. Подул ветер, предвестник ночных холодов, и мать плотнее запахнула воротник. Неказистое пальто плохо сидело на ней. Она всегда так одевалась — для камуфляжа, как я только что понял. Люди, глядя на ее бесформенную одежду, думают, что перед ними женщина, не придающая значения стилю и не стремящаяся произвести впечатление. На самом деле мать восторгалась собой так, как будто все еще была маленькой девочкой.
— Как я ненавижу этого Соли! — сказала она.
Я долбанул коньком лед.
— Однако ты выбрала его мне в отцы.
— Только его хромосомы.
Я снял перчатку и запустил пальцы в волосы, нащупывая рыжие прядки, которые были жестче черных. Но пальцы озябли, и я почти ничего не чувствовал.
— Почему, мама? — спросил я внезапно.
— Не спрашивай меня об этом.
— Ответь. Я хочу знать.
Она вздохнула, повернув язык во рту, словно шоколадную конфету.
— Мужчины — всего лишь орудия. И их хромосомы тоже. Я украла у Соли хромосомы, чтобы сделать тебя — Главного Пилота нашего Ордена.
Я почесал нос. Она смотрела на меня, прищурившись, закусив губу и теребя свой двойной подбородок. Мне казалось, что я понял костяк ее плана. Она пойдет на все, чтобы сделать меня Главным Пилотом, собираясь потом манипулировать мной, как будто я — кукла фантаста. Когда я обвинил ее в этом, она возразила:
— Разве я способна манипулировать собственным сыном? Ты сам собой манипулируешь. Не имею никакого желания манипулировать будущим Главным Пилотом.
Она засмеялась, и я подумал, что недооценил степени самомнения, на котором основывался ее план. Я смотрел в ее глаза, казавшиеся темно-синими под тенью капюшона, и видел в них безмерную гордость и честолюбие.
— Но Орденом правит Хранитель Времени, а не Главный Пилот, — заметил я.
— Верно. Хранитель Времени, — согласилась она.
Тогда ее грандиозный замысел открылся мне во всей полноте. Уж очень красноречиво произнесла она «Хранитель Времени». Честолюбие моей матери не знало границ. Она собиралась убить и Хранителя Времени тоже, а в правители Ордена прочила себя.
Тщеславие, тщеславие, суета сует.
— Нет, мама, — сказал я, читая указатели на ее лице, — ты никогда не будешь править Орденом.
Она с шумом выпустила воздух и прижала руки к животу, словно я ударил ее.
— У моего сына большая власть. Раз уж ты меня, свою мать, видишь насквозь…
— Просто я читаю некоторые твои программы.
— Что же это они с тобой сделали? — Она смотрела на меня так, словно видела впервые, и в ее прищуре сквозил ужас. (А что такое ужас, если не смесь ненависти и страха?)
— Что сделал с тобой воин-поэт, мама?
— Не смей отвечать вопросом на вопрос! Почему ты такой непослушный? Я думала, что давным-давно научила тебя слушаться.
Мне не понравился оборот, который приняла наша беседа, а еще больше не понравилось, как мать произнесла слово «слушаться». Это было гадкое слово, а в ее устах оно приобрело и вовсе ужасный смысл. Воины-поэты славились тем, что вселяли в свои жертвы абсолютное послушание. Какой же яд ввел Давуд в ее мозг? Генотоксины, которые хорошо сочетаются с ее хромосомами и постепенно меняют самые глубокие ее программы? Или слель-вирус, пожирающий ее мозг и мало-помалу заменяющий его запрограммированными нейросхемами? Послушными нейросхемами? Возможно, ее мозг слельмимирован? Мать смотрела на темный круг катка, а я прикидывал, в какой степени ее воля уже заменена волей воина-поэта.
— Этот поэт очень опасен, — сказал я. — Он убьет тебя как муху, если захочет.
— Все мы смертны.
— Он убьет твою душу.
— Я не боюсь умереть.
— Я всегда думал, что ты боишься, мама.
— Нет, не боюсь. Разве мы, принимая смерть как должное, не освобождаемся от страха? И разве свободному человеку не все доступно? Нет, я не боюсь.
Я смахнул лед с усов.
— Мне кажется, это слова поэта, а не твои.
Она потуже затянула капюшон и заговорила медленно и мерно, как будто объясняла послушнику теорию круга. При всем ее спокойствии я различал в ее голосе ритм новых программ. Подбор слов, произношение некоторых звуков (она слишком выделяла согласные, образующиеся при пресечении потока воздуха языком), рубленая краткость фраз и мыслей — все было таким же, как обычно, и все-таки немного другим. Я читал ее, но не мог сказать, откуда взялись эти новые программы — просто из идей и верований Давуда или он все-таки мимировал ее мозг. Я вздрогнул, когда она сказала:
— Ты думаешь, Давуд мной манипулирует? Ничего подобного — это я манипулирую им. Он думает, что нашел способ постепенно подчинить себе мои программы — называй это слель-мимом или как тебе угодно. Это он так думает, заметь. Но откуда у него эта мысль? От меня — это я ему внушила. Это самый тонкий вид манипуляций — уж я-то благодаря своей матери знаю толк в этом искусстве.
Что же все-таки сделал Давуд — переписал ее программы или переделал жесткий диск? Я дрожал при мысли об этом.
— Быть может, акашики смогли бы тебе помочь, — сказал я.
— Не думаю.
— Давай я отведу тебя к ним — только скажи мне, как тебя найти.
— Разве твои друзья не сказали тебе, что я беру уроки у воинов-поэтов?
— Скажи тогда, где найти твоего поэта.
— Зачем моему сыну может понадобиться воин-поэт?
— Может быть, я хочу его предупредить, что им манипулируют. — На самом деле я хотел захватить его врасплох до того, как он мимирует мозг моей матери — если он, конечно, до сих пор еще этого не сделал. Я хотел его убить.
— Суть моих манипуляций такова, что информация о том, что им манипулируют, только заставит его поверить, будто он сможет манипулировать моими манипуляциями, заставив меня поверить,
