Не знаю, чем вызвана мучительная боль в затылке: остаточным состоянием длительного замораживания или напряжением, с которым я старался взглядом включить автоматы пробуждения Эры.
Эра лежит, спокойная и прекрасная, такая же, какой я видел ее на ложе холодного сна перед тем, как самому занять место рядом. Я не только помню, я ощущаю ее светлую прощальную улыбку.
Ее губы и сейчас полуоткрыты, готовые снова улыбнуться, ресницы способны вздрогнуть, глаза открыться, но… моя Эра остается недвижной.
Возможно, за время сна я утратил силу взгляда, в моем мозгу произошли какие-то изменения, и его ослабленные биотоки не в состоянии привести в действие автоматы…
Мои новые братья, на которых я лишь и надеюсь, проявляют ко мне участие. И мне стыдно признаться, что они кажутся мне более чужими, чем их дикие предки, которых я стремился приобщить к добру и знанию.
Те люди древности были яснее для меня: они боялись боли и смерти, но бывали отважны, они любили неистово и ненавидели безмерно, покорно трудились, но стремились к богатству и власти, были жестоки и кровожадны, но бывали нежны и сострадательны. А главное, всегда стремились узнать больше, чем знали, шли всегда вперед, жадные к неизвестному.
Новые люди, напоминая во многом прежних, все же в чем-то другие. Если младший брат их вождя как-то ближе и понятнее мне, то сам вождь с его уверенностью в гибели марианской цивилизации и даже с упрямой надеждой на это (во имя чего?!) хоть и не жесток и кровожаден, как жрецы Толлы, но неприятен мне.
Женщины не играют, по-видимому, у них первой роли, как на Маре, но не подчинены мужчинам, как на древней Земле, и даже каким-то способом влияют на поведение мужчин. Сами они тоже принадлежат к изучающим, хотя и должны будут выполнять все обязанности матерей. Эта двойная нагрузка представляется странной. Может быть, моя Эра, проснувшись, ближе сойдется с ними, поймет их. Но ее нет со мной…
Боль в затылке невыносима. Что предвещает она? Скорый мой конец? Старшая из земных женщин, местная Сестра Здоровья, изучавшая окоченевший труп фаэтессы, сомневается, полностью ли я подобен человеку и можно ли ко мне применять знакомые ей средства?
Но боль в затылке ничтожна по сравнению с болью в сердце. Ловлю себя на том, что я, ради любви к людям ушедший из своего времени, недостаточно сердечно отношусь сейчас к ним.
После совместного полета с Далем (так зовут брата вождя прилетевших людей) к «Хранилищу Жизни» и бесплодных попыток включить автоматы для пробуждения Эры я узнал, что земляне решили переправить «Хранилище Жизни» к Земле, чтобы изучающие могли там применить все свои знания для спасения Эры. Я благодарен им, я не напрасно поверил в них, погружаясь в холодный сон, но ведь у людей нет нужных знаний!..
Я охотно согласился помочь вождю прилетевших людей, Галактиону, в попытке найти мариан. Правда, цели у нас с ним разные. Он стремится найти лишь следы их былого пребывания на Маре, убежденный в гибели их цивилизации, мне же нужны сами мариане, близкие мне дети моего народа, сохранившие древние секреты холодного сна и способные пробудить Эру.
Самое трудное – это не поддаваться ужасающему одиночеству, победить свое горе, победить самого себя. Мне удалось это сделать, потому что мое желание спасти Эру совпало со стремлением людей разведать Мар и спуститься на его поверхность.
Но что я увижу там? Становилось жутко. Ведь тысячелетия прошли не только в космосе, они пролетали и на Маре. Какой они оставили след? Ведь ничто в мире не может быть неизменным. Неужели прав холодный Галактион?
Я указал пилотам, в какое место следует посадить корабль, чтобы оказаться вблизи Города Долга.
Город Долга! Его символом были древнейшие стихи Тони Фаэ!.. Как хотелось мне прочесть их людям на земном языке!
У меня был пример Даля, овладевшего мертвым языком мариан и опыт изучения живых языков древней Земли. И я принялся изучать современный язык землян. Он назывался русским, одним из распространенных в числе многих.
Мой словно просветлевший за бесконечно долгий отдых мозг был подобен земной высохшей губке, жаждущей влаги. Он с легкостью впитывал в себя новые понятия. Люди радовались моим успехам и уже обменивались со мной репликами без переводчика.
К этому времени «Поиск» (улыбка судьбы снова свела меня с этим названием корабля) опустился на Мар.
С той же тревогой, что и люди, смотрел я на поверхность родной планеты, которую, казалось, оставил совсем недавно.
Сколько охватывал взор, во все стороны простиралась голая равнина, изрытая полузанесенными песком ямами. На непривычно близком (по сравнению с Землей) горизонте виднелась серебристая башня «Поиска», а за нею – горная гряда.
Хребты были на прежних местах, но в остальном я не узнавал Мара. Где же оазисы, на которых работали мариане в скафандрах? Где же марианская растительность, пусть уступающая земной, но все же живучая, сочная, вкусная? Наконец, где же тоненькие цепочки следов остродышащих ящериц, единственных живых существ, обитавших на поверхности Мара?
Пустыня была мертва. Поражала отсутствием знакомого кратера, в котором прежде был оазис с утесом городских шлюзов перед ним.
В моем шлеме люди поместили электромагнитное устройство, позволявшее мне слышать их голоса. Я уже достаточно понимал теперь каждого из них, но в решительную минуту нам приходил на помощь Даль.
Глядя на мертвые пески, Галактион сказал:
– Анчару бы расти в этой пустыне чахлой и скупой.
– Анчар – ядовитое дерево смерти из стихов нашего великого поэта, – объяснил Даль.
Дерево смерти! Даже ему не было места в пустыне!..
– Оазис… здесь… был, – выговорил я на языке людей.
– Оазис? – переспросил Галактион. – Был? Это очень верно! И совпадает с моей теорией гибели марсианской цивилизации.
Несколько дней прилетевшие люди, называвшие себя археологической экспедицией, с помощью хитроумной машины раскапывали горы песка. Однако все было напрасно.
Фиолетовое небо, красноватые пески, синие, словно земные, тени, горы… «Планета Анчар», как назвал Мар Галактион, объясняя, почему никто не обнаружил здесь следов жизни.
Мой скафандр фаэтов был неуклюж, и я почти не мог помогать людям. Как я жалел, что у меня не было легкого скафандра, в каком я выбегал когда-то на поверхность Мара!
Обе женщины были лучшими помощниками Далю, чем я.
– Галактион! – позвала старшая (Эльга) мужа. – Твердая порода. Оплавленный гребень. На метеоритный кратер непохоже.
У меня перехватило дыхание. Я хотел объяснить Галактиону что мы у цели! Но все русские слова разом вылетели у меня из головы. А Даль был занят с младшей из сестер (Таней) определением состава найденной породы. Он называл обнаруженные вещества, которые говорили им многое (а для меня были новыми понятиями), доказывали, что здесь когда-то произошел ядерный взрыв.
