— Жди. Сейчас я призову его, — властно, почти по-королевски бросил он через плечо.
Мона Сэниа, только сейчас успевшая добраться до вершины, так и замерла на противоположном конце площадки. Противный холодок забрался под корни волос и теперь поднимался все выше по затылку, точно влажная жабья лапа. Даже не повелительный тон, напомнивший ей голос отца. Нет, другое. В интонациях было что-то донельзя привычное, само собой разумеющееся…
А чего ты испугалась? Да, он говорил о Властелине Ночи. О том, кто всегда был рядом с ним. И сейчас самое время тебе покаяться… если только ты не струсишь.
Между прочим, в победе над чудовищем не раскаиваются — этим, как правило, похваляются. Впрочем, хвастаться победой — удел ничтожества. Так что придется попросить Горона просто не терять времени даром.
— Послушай, Горон!..
Он, не оборачиваясь, вскинул обе руки, словно приказывая ей замолчать. А потом раздался звук.
За какую-то долю секунды до этого у нее успела промелькнуть мысль: а как же он собирается звать своего вечного противника — ну не свистеть же, как коню или собаке?.. но это был не свист — могучий, горловой всхрап: «Гххы — ы-ы-ы!..», уходящий за пределы слышимости вниз, в глубину земли, так что воспринимать его уже можно было только ступнями ног — как дрожь всего холма; светоносная листва, сорвавшись с ветвей, закружила стремительно угасающей метелью, а внешняя чешуя тревожно зазвенела, точно сонмы крошечных крылатых рыцарей смыкали свои щиты. Это был вздох… нет, выдох, но только такой чудовищной мощи, точно вырвался он из недр горы. Или глубины морской.
Но уж никак не человеческой груди.
А потом зыбкая, безветренная темнота затопила все подлесье, и у принцессы мелькнула благостная мысль, что теперь самое время убраться подальше.
Да уж, самое, что ни на есть время — но только если бы она не была принцессой.
Решила бы ты, наконец, в кого тебе сегодня угодно играть — в заблудившуюся девочку или в царственную особу?
Для тех считанных минут, которые требуются для прощания, этот вопрос уже не имел смысла.
— Горон, я хочу…
— Подойди. — Она пошевелила камешек, попавший под сандалию, и осталась на месте. — Иди ко мне!
Похоже, дружески попрощаться так и не удастся.
— Темно, вот упаду и нос разобью.
Смеха она не услышала, но почему-то почувствовала, что он улыбается. Ну да, они слишком много прошли дорог, чтобы между ними не протянулось невидимой колдовской ниточки.
— Долго… Как же долго я искал тебя — такую, — задумчиво и даже печально донеслось из темноты.
Впрочем, ее глаза постепенно привыкали к рухнувшей на подлесье тьме — на другой стороне площадки уже можно было различить силуэт по-стариковски сгорбленной неподвижной фигуры. Хотя нет… Он шевельнулся, что-то метнулось в сторону, плащ, наверное; послышался скрип ремней — он что, снимает свой плетеный короб, защищавший покалеченную спину?
А если и так? Ведь он ждет того, кого позвал…
А какая тут связь?.. Сэнни задумчиво почесала за ухом (тоже привычка, позаимствованная у Юрга). Нет, во всей этой ситуации она определенно чего-то не понимала. Если сейчас должен был прилететь Нетопырь, то ради чего Горону-то разоблачаться? Драться легче?
Внезапно тонкий как спица лучик уже набравшего высоту солнца проколол поредевшую крону и, четко означив себя в неулегшемся смрадном дымке, косой предостерегающей преградой лег между нею и тем, кого она называла своим предрассветным проводником.
Если трусишь — не переступай. Тем более что это только еще больше его раззадорит.
Но вот чего ее высочество ненаследная принцесса с пеленок не переносила, так это любых предостережений. Поэтому она, не задумываясь, сделала несколько шагов вперед, оставляя за спиной этот зыбкий солнечный оберег; теперь, будь у нее меч, один выпад позволил бы ей достать противника.
Противника? А давно ли ты заверяла его в рыцарской верности?
Его? Она, отчаянно щурясь, вглядывалась в черный силуэт — и не узнавала своего Горона. Откуда взялась эта величавая плавность движений, эти широко и вольно развернутые плечи, а главное — эти волнисто вздымающиеся кверху волосы, которые сами собой, без прикосновения рук собираются на темени, и завязываются в узел, и стягиваются все туже и туже…
Еще несколько лучей разом распороли полумрак подлесья, и она увидела перед собою незнакомое лицо. Нет. Знакомое.
— Ты говорил… Ты как-то говорил мне… Прости, у меня все путается в голове. Так у тебя был брат-близнец? И это…
— Подойди. Ближе.
Она, как зачарованная, послушно сделала неловкий шажок — нога, к счастью, ткнулась в острый обломок. Хорошо — боль отрезвляет.
— Сядь.
Она присела, но не на парапет возле него, как ему хотелось, а прямо там, где стояла, на единственный островок мха среди каменных осколков. Косые лучики, подвластные шевелению чешуйчатой листвы, вздрагивали, точно струны беззвучной арфы, и в этой игре полусвета с полутенями Сзнни не могла понять: а не является ли потрясшее ее немыслимое сходство просто очередным наваждением?
Нет. Волосы, поднявшиеся кверху и стянутые так, что туже некуда, устремили все черты лица к вискам: стал тоньше овал, четче означились скулы и тени под ними, брови изогнулись, как крылья парящей над морем птицы, когда она замедляет свой полет; но главное — губы, одаренные лунной улыбкой, от которой…
Черные небеса! Опять это!..
— Горон, — с трудом проговорила она севшим до хрипоты голосом. — У меня мало времени. Если у тебя есть что сказать, то сделай это покороче. Мне пора уходить.
Однако ты не уходишь и впервые груба с ним. За что?
За наваждение.
И словно в ответ на это признание в слабости и растерянности, сверху донесся металлический скрежет — панцирная защита подлесья, смыкаясь плотнее, делала последние попытки противостоять набирающему мощь потоку солнечного золота. Восстановившийся полумрак обратил высящегося перед ней человека в безликий силуэт. Тень в тени.
Наваждение как будто исчезло.
Горон запрокинул голову, и в этом движении было что-то от встрепенувшейся птицы. Прислушался: бронзовый звон, и только. Похоже, он уже ждал, что до него донесется шелест исполинских крыльев. Но все смолкло, и он сделал над собой усилие, чтобы вернуться к прерванной беседе:
— Благодарю. Я польщен: ты сохранила в памяти даже несколько неосторожно брошенных мною слов о моем брате… Никому другому я не простил бы этой собственной оплошности — кроме тебя, Эссени. Ты вообще знаешь обо мне слишком много.
— Для меня не существует понятия «слишком много». Все — или ничего!
В тебе опять заговорила принцесса…
