Сокол победил. Лисица обмякла и затихла. И вот тут хищная птица устроила настоящее пиршество. А, насытившись, снова взмыла в небо, чтобы парить высоко — высоко, наслаждаясь восхитительным чувством полета!
И вдруг все потемнело перед глазами-то ли у сокола, то ли уже у Дмитрия… Мир вокруг поплыл, а потом начал стремительно распадаться на куски…
Дмитрий очнулся там же, где и был — на поляне, возле большого дуба. Открыл глаза. Попытался подвигать руками и ногами, потянулся. Руки, ноги — все было на месте. Он снова оказался в человеческом теле. И тут его вдруг поразила догадка. Неужели на самом деле ничего этого не было — ни полета, ни мыши, ни лисицы, ни угрозы падения, ни торжествующего величественного парения над землей? Неужели все это ему лишь померещилось под воздействием Мирославова напитка? Померещилось, почудилось! А на самом он так и сидел здесь, под дубом…
Вдруг он снова вспомнил ощущение полета, и каждая жилка, каждый нерв в его теле отозвались — его тело помнило этот полет, в теле было знание о том, что это такое — парение высоко в небе. И помнило оно также, как текла жива в теле сокола во время сражения! Нет, не померещилось ему это… Это было, было на самом деле. Он был соколом! Теперь это не вызывало у него никаких сомнений.
Дмитрий встал, еще раз потянулся всем телом, разминая затекшие мышцы. Затем он сделал несколько шагов — как будто заново учился ходить, проверял, как хорошо он умеет это делать. Несколько раз глубоко вдохнув, он вдруг осознал: когда он был соколом, то дышал совсем иначе. Этот переход в ощущениях тела — от соколиных обратно к человеческим — был очень непривычным и необычным состоянием. Его человеческое тело помнило ощущения тела соколиного, и он мог по своей воле как вернуться к ощущениям сокола, так и снова перейти в человеческое восприятие мира.
Оглядевшись, Дмитрий понял, что Мирослава на поляне нет. И судя по положению солнца, пробыл здесь Дмитрий никак не меньше половины дня.
Подходя к избе, он еще издали увидел старого ведуна. Тот выполнял какие-то медленные, плавные движения, непрерывно перетекающие одно в другое так, словно все они были единым движением, только очень длинным и растянутым во времени. Со стороны казалось, что Мирослав словно плавает в воздухе. Дмитрий застыл, завороженный этим зрелищем, в котором было столько красоты и силы. Такого Пелагея ему не показывала!
Мирослав никак не отреагировал на возвращение Дмитрия, и тот присел на своем любимом месте — колоде для рубки дров, чтобы с интересом и восторгом продолжить наблюдать за занятиями старика. Ведун еще некоторое время занимался, а затем вскинул обе руки вверх и произнес трижды: «Слава Творцу!» После еще некоторое время постоял неподвижно с закрытыми глазами, словно всматриваясь и вслушиваясь к чему-то внутри себя. И, наконец, шумно выдохнув, посмотрел на Дмитрия и спросил:
— Ну что, кем ты был сегодня?
Дмитрию очень хотелось расспросить Мирослава, что это такое он делал. Но вопрос прозвучал так неожиданно, что он непроизвольно сразу ответил:
— Соколом.
— И как оно? — продолжал расспросы старик.
— Сначала чуть не разбился.
— Сам захотел крыльями помахать, небось?
— Ну да.
— Ладно. Потом расскажешь, если захочешь. Ощущения-то запомнил?
— Кажется, да.
— Ну и славно. Пошли, поедим. А вечерком будешь отрабатывать известные тебе движения «соколиного боя», только на этот раз постараешься во время их выполнения ощутить себя соколом. Вспомнишь все, что осознал сегодня и постараешься достичь того, чтобы ощущения во время движения стали как можно ближе к тем, которые у тебя были в теле сокола. Ну ладно, пошли в дом.
Прошло уже четыре месяца, как Дмитрий пришел к Мирославу. Осень все больше вступала в свои права — дни стали короткими, а ветра холодными. Дмитрий за это время в совершенстве освоил соколиный, медвежий, волчий, заячий и лосиный бой. Мирослав был доволен учеником. А тот уже и забыл, что мог думать о воинском искусстве как о чем-то лишнем и не интересном. Впрочем, то, чему его учил ведун, и не было собственно воинским искусством.
Сегодня Дмитрий с радостью ждал следующего урока. Но Мирослав повел его не к заповедным дубам, а в сени своей же избы. И, подведя к углу, спросил:
— Что видишь?
Уже приученный внимательно наблюдать за всем, что его окружает, Дмитрий и сейчас со всем тщанием осмотрел угол. И стал перечислять:
— Мох кое-где вылез, топорище старое лежит, посохи наши боевые стоят, паутина под потолком, а на полу стрекоза дохлая лежит.
— Хватит. Потому что для тебя сегодня важен именно паук. В него воплотишься. А это посложнее будет, чем все, чем ты до этого занимался.
— Почему? Разве летать проще, чем паутину плести?
— Ох, учу я тебя, учу, а ты как был дурнем, так и остался! Сколько у паука ног?
— Шесть.
— Балда. Это у стрекозы и кузнечика шесть, а у паука восемь.
— Ну и что? Шесть, восемь — какая разница.
— Не понял еще. Ладно. А сколько у птицы ног и у зайца?
— У птицы две, у зайца четыре.
— Ну?! Нет, зря я на тебя время трачу! Сам посуди — до сих пор ты воплощался в тех животных, у которых четыре конечности. У человека их тоже четыре. И не столь уж важно, что у птицы две из них крылья, что заяц или волк бегают сразу на всех четырех лапах, а человек ходит только на двух ногах. А у паука-то этих конечностей — восемь! Да еще и глаза у насекомых по — другому устроены. К тому же, заметь, для насекомых, как существ маленьких, время течет гораздо быстрее. Поэтому все ощущения во время воплощения в них для твоего восприятия и разума будут гораздо более непривычными. Так что на этот раз я за тобой присмотрю, а то, упаси тебя Изначальные Предки, еще умом повредишься. Хотя и не велик он у тебя, а все ж неприятность. А еще может в теле течение силы нарушиться. Ладно, давай минут пять посмотри на паука и обратно в горницу приходи.
Понаблюдав за восьминогим охотником, за тем, как шевелит он мохнатыми лапками, и даже потыкав в паутину щепочкой, чтобы посмотреть, как тот движется, Дмитрий вернулся в горницу и, выпив очередное снадобье Мирослава, погрузился в мир совершенно иного, чуждого человеку существа.
Паучье зрение и впрямь было совсем иным. Сначала Дмитрию показалось, что весь мир разбился на кусочки. А уже потом его из этих кусочков склеили заново. А главное — сам мир был совсем другим. И дело не только в том, что все, казавшееся мелким для человеческих глаз, стало просто — таки гигантским для паука. Самым удивительным оказалось, что все, что двигалось вокруг, стало двигаться очень медленно. Какое-то полотно перед глазами бесконечно долго и очень медленно надвигалось на Дмитрия, а потом так же медленно начало отодвигаться. И далеко не сразу он понял, что это колыхнулась на окне занавеска.
