Она и вправду начинала чувствовать себя членом команды. Она смотрела, как Хорза и Йелсон спорят о том, кому сопровождать мутатора, если он решит вернуться в Командную систему после посещения «Турбулентности чистого воздуха», и невольно улыбалась украдкой. Она симпатизировала решительной, твердой женщине – даже если то была симпатия без взаимности, – и она не могла приказать сердцу и возненавидеть Хорзу.
В этом была виновата Культура. Она считала себя слишком цивилизованной и умудренной, чтобы ненавидеть врагов, и вместо этого пыталась понять их вместе с их мотивами, чтобы иметь возможность перехитрить их, а одержав победу, обходиться с ними так, чтобы они снова не стали врагами. Эта идея была неплоха, пока вы не становились слишком близки к противнику, но, проведя вместе с ним некоторое время, вы заражались сочувствием к нему, и это сочувствие обращалось против вас самих. Существовала некая отстраненная, вне-человеческая агрессивность, необходимая, чтобы справиться с подобной бесконтрольной жалостью, и Бальведа чувствовала, что эта агрессивность оставляет ее.
Может быть, она слишком уж чувствовала себя в безопасности. Может, это происходило оттого, что она теперь не усматривала серьезной угрозы. Сражение за Командную систему было выиграно, поиск подходил к концу, напряжение последних дней ослабевало.
Ксоксарле действовал быстро. Тонкий, отрегулированный луч лазера гудел и подергивался, соприкасаясь с каждым проводом, который становился сначала красным, потом желтым, потом белым, а потом – когда Ксоксарле напрягал мускулы – разрывался со щелчком. Старик у ног идиранина пошевелился и застонал.
Ветерок, поначалу слабый, все крепчал. Под поездом гуляла пыль, начиная кружиться вокруг ног Ксоксарле. Он направил лазер на другой пучок проводов. Осталось всего ничего. Он бросил взгляд на локомотив. Ни людей, ни машины по-прежнему не было видно. Он повернул голову в другую сторону, поглядел через плечо в направлении последнего вагона, в пространство между ним и устьем туннеля, сквозь которое теперь прорывался ветер. Он не видел света и все еще не слышал шума. От потока воздуха глазам становилось холодно.
Он повернулся назад и направил лазер на другой ряд проводов. Ветер подхватил искры, разбросал их по полу станции и спине Авигерова скафандра.
«Типичный случай: всю работу, как и всегда, взвалили на меня», – думал Унаха-Клосп. Он вытащил из прохода еще один пучок проводов. Трасса за ним начала заполняться отрезками проводов, блокируя путь, которым автономник пробрался в узенькую трубу, где теперь работал.
Оно подо мной. Я его чувствую. Я его слышу. Я не знаю, что оно делает, но я его чувствую, я его слышу. И появилось еще что-то… другой шум…
Поезд представлял собой длинный сочлененный снаряд в некоей гигантской пушке, металлический лязг в огромной глотке. Он несся по туннелю, как поршень в самом громадном из когда-либо изготовленных двигателей, входил в повороты, мчался по прямым, огни на мгновение затопляли пространство, и воздух перед локомотивом – как и его воющий, ревущий голос – улетал на несколько километров вперед.
Пыль поднялась с платформы, образовав облака. Пустая фляжка скатилась с паллеты, на которой прежде сидел Авигер, упала на-пол и кубарем полетела по платформе к локомотиву, несколько раз ударившись о стену. Ксоксарле увидел ее. Ветер обдувал его. Провода разорвались. Он освободил сначала одну ногу, потом другую. Упали путы со второй руки, и последние мотки проводов оказались на полу.
С платформы сорвался кусочек пластиковой обшивки. Словно черная, плоская птица, полетел он по платформе следом за металлической фляжкой, которая уже достигла середины станции. Ксоксарле быстро остановился, обхватил Авигера за талию и легко побежал – человек в одной руке, лазерное ружье в другой, – назад по платформе, к стене рядом с заблокированным устьем туннеля, где завывал ветер, обдувая хвост поезда.
– … или лучше запереть их обоих здесь. Ты же знаешь, мы это можем… – сказала Йелсон.
«Мы уже близко, – подумал Хорза, рассеянно кивая в ответ на слова Йелсон и не слушая ее доводов, почему он должен взять ее с собой, отправляясь на поиски Разума. – Мы уже близко, я уверен. Я это чувствую, мы уже почти на месте. Каким-то образом нам – мне – удалось получить нужный результат. Правда, дело еще не кончено, и достаточно совершить малейшую ошибку, проглядеть что-нибудь, оступиться – и всё: провал, неудача, смерть. Пока что нам все удалось, несмотря на ошибки, но так легко что-нибудь упустить, не заметить какую-нибудь малюсенькую деталь в массе данных, которая позднее (когда ты уже обо всем этом забудешь, повернешься к ней спиной) погребет тебя под собой». Секрет состоял в том, что нужно было думать обо всем сразу или (может, потому, что Культура была права и только машина могла делать это в буквальном смысле) настолько чувствовать происходящее, чтобы решения относительно всего важного или потенциально важного принимать автоматически, а остального не замечать.
Испытав что-то вроде потрясения, Хорза понял, что его собственная навязчивая потребность не совершать ошибок и всегда все учитывать не так уж сильно отличалась от фетишистских тенденций, которые он так презирал в Культуре: ее стремления все делать по справедливости, правильно, исключить малейшие случайности. Он улыбнулся про себя, чувствуя иронию ситуации, и скользнул взглядом по Бальведе, которая сидела и смотрела на Вабслина, экспериментирующего с пультом управления.
«Становишься похожим на своих врагов, – подумал Хорза. – Может, в этом что-то и есть».
– … Хорза, ты меня слушаешь? – сказала Йелсон.
– А? Да, конечно, – улыбнулся в ответ Хорза.
Пока Хорза и Йелсон разговаривали, а Вабслин развлекался с кнопками на пульте, Бальведа хмурилась. Ею почему-то стало овладевать беспокойство.
За окном локомотива, вне поля зрения Бальведы, по платформе катилась маленькая фляжка. Она долетела до стены у входа в туннель и ударилась о нее.
Ксоксарле бегом пустился в заднюю часть станции. У входа в пешеходный туннель, под прямым углом ведущий в массив породы за станционной платформой, располагался туннель, из которого недавно появились мутатор и две женщины, закончив свой обход станции. Это было идеальное место для наблюдения. Ксоксарле полагал, что там ему удастся избежать последствий столкновения поездов, к тому же оттуда он мог вести огонь без помех, имея великолепный сектор обстрела – всю станцию, от хвоста поезда до локомотива. Он мог оставаться там вплоть столкновения. А если они попытаются бежать, то будут у него как на ладони. Он проверил ружье, перевел мощность на максимум.
