– Бла бала бал. Хо-хо-хо. Я есть здесь, здесь есть я. Как вам дела? Потолок, крыша нутром наружу. Ха-ха бала бала, – бормотал автономник, по-прежнему держась у потолка.
Наконец Бальведе удалось перевернуть Хорзу на спину. Фальшивый дождь падал на разбитое лицо, смывая кровь со рта и носа. Открылся один глаз, потом другой.
– Хорза, – сказала Бальведа, наклоняясь над ним так, чтобы своей головой закрыть его от воды и от падающего с потолка света.
Лицо мутатора было белым, если не считать струек крови, сочившихся из ноздрей и рта. Затылок и один висок превратились в сплошное кровавое месиво.
– Хорза? – повторила она.
– Ты победила, – тихо, еле понятно, сказал Хорза. Бальведа не знала, что ответить. Она закрыла глаза и покачала головой.
– Бала бала… поезд прибывает на платформу один…
– Автономник, – прошептал Хорза, устремив взгляд наверх, мимо головы Бальведы.
Она кивнула. Глаза его вернулись в прежнее положение, потом он попытался, закатив их, посмотреть назад.
– Ксоксарле… – прошептал он. – Что случилось?
– Я пристрелила его, – сказал Бальведа.
– … Бала была руки в стороны выйти войти, еще раз все сначала… Есть здесь кто-нибудь?
– Из чего? – Голос Хорзы был едва слышен, ей пришлось приблизиться к нему вплотную, чтобы разобрать слова.
– Вот из этого. – Она открыла рот, показывая ему дыру на месте одного из коренных зубов. – Мнемоформа. Этот пистолет был частью меня. Выглядит как настоящий зуб. – Она попыталась улыбнуться, подумав, что Хорза вряд ли видит пистолет.
Он закрыл глаза.
– Хитро, – тихо произнес он. Кровь сочилась из его головы, смешиваясь с алыми струйками из расчлененного тела Ксоксарле.
– Я доставлю тебя назад, – сказала Бальведа. – Обещаю. Я доставлю тебя на корабль. Ты не умрешь. Вот увидишь. Все будет в порядке.
– Да? Обещаешь? – тихо сказал Хорза и закрыл глаза. – Спасибо, Перостек.
– Спасибо бала бала бала. Стекопер. Босиапс. Аха-Ун-Клосп… Ох-хо-хо, хо-хо-ох, хо вам за всё, думать дальше. Приносим извинения за доставленные неудобства… Что там где как кто когда почему как и так да…
– Не беспокойся. – Бальведа протянула руку и прикоснулась к мокрому лицу человека.
Вода стекала с ее головы на лицо мутатора. Глаза Хорзы снова открылись, зрачки остановились на ее лице. Потом он перевел взгляд на тело идиранина, потом на автономника под потолком, потом оглядел все вокруг – стены, воду – и прошептал что-то, не глядя на женщину.
– Что? – сказала Бальведа, наклоняясь поближе к нему.
Глаза его снова закрылись.
– Бала, – сказала машина из-под потолка. – Бала бала бала. Ха-ха. Бала бала бала.
– Какой идиот, – вполне разборчиво сказал Хорза, хотя голос его становился все тише, и потерял сознание. Глаза его остались закрытыми. – Какой проклятый… чертов… идиот. – Он едва заметно кивнул головой, и, похоже, это движение не причинило ему боли. Струи с потолка расплескивали ало-красную воду под его головой: она попадала на лицо Хорзы, и новые струи смывали ее. – Джинмоти с… – пробормотал человек.
– Что? – переспросила Бальведа, наклоняясь еще ближе к Хорзе.
– Данатре скехелис, – провозгласил Унаха-Клосп из-под потолка, – ро влех гра'ампт на жире, скот ре ге-небеллис ро бинитшире, на'ско воросс амптфенир-ан хар. Бала.
Внезапно глаза мутатора широко открылись, и на его лице нарисовался крайний ужас. То было выражение такого беспомощного страха и кошмара, что сама Бальведа вздрогнула; волосы у нее на макушке поднялись дыбом, несмотря на то что вода смачивала их. Человек внезапно поднял руки и цепко, с неимоверной силой ухватил ее за куртку.
– Зовут! – простонал он, и в его голосе было больше боли, чем на лице – ужаса. – Как меня зовут?
– Бала бала бала, – пробормотал автономник из-под потолка.
Бальведа сглотнула слюну, почувствовав, как жгучие слезы собираются за ее веками. Она прикоснулась к одной из белых цепких рук.
– Тебя зовут Хорза, – мягко сказала она. – Бора Хорза Гобучул.
– Бала бала бала бала, – тихим сонным голосом произнес автономник. – Бала бала бала.
Хватка человека ослабла, выражение ужаса сошло с лица. Он облегченно вздохнул, глаза его снова закрылись, губы сложились почти что в улыбку.
– Бала бала.
– Ах, да… – прошептал Хорза.
– Бала.
– … конечно.
– Ла.
Бальведа стояла перед заснеженным нолем. Была ночь, и луна Мира Шкара ярко светила с черного, усеянного звездами неба. Воздух был неподвижным, свежим и холодным. На белой, освещенной лунным светом поляне стояла «Турбулентность чистого воздуха», частично занесенная снегом.
Женщина стояла у выхода из темного туннеля, смотрела во мрак и дрожала.
Мутатор лежал без сознания на носилках, сделанных из листов пластика, которые Бальведа извлекла из обломков поезда; носилки стояли на автономнике, бормочущем всякую невнятицу. Она забинтовала его голову – это все, что она смогла сделать. Аптечка, как и все, что находилось на паллете, была сметена во время крушения и похоронена под холодными, покрытыми пеной обломками, заполнявшими станцию семь. Разум мог висеть в воздухе. Бальведа нашла его над платформой. Он реагировал на просьбы, но не мог говорить, подавать сигналы или двигаться. Она попросила его оставаться невесомым и направилась к ближайшей транзитной трубе, то таща, то толкая Разум и автономника с носилками.
Они добрались до небольшой грузовой капсулы. Путешествие на поверхность заняло всего полчаса. Мертвецов Бальведа подбирать не стала.
Она забинтовала свою сломанную руку и сделала что-то вроде лубка, а на время короткого путешествия по трубе погрузилась в транс-сон; по прибытии она вытащила свой груз из служебных труб, потом переместила его через разрушенную жилую зону ко входу в туннели, где по-прежнему лежали мутаторы, застывшие в позах смерти. Прежде чем направиться к кораблю, она отдохнула несколько мгновений в темноте, посидев на заснеженном полу туннеля.
Она чувствовала тупую боль в спине; виски ее пульсировали, рука онемела. У нее было кольцо, снятое с пальца Хорзы, и она надеялась, что ожидающий корабль идентифицирует их как друзей по скафандру Хорзы и, возможно, полям автономника.
Если нет, то вариантов не было – только смерть для всех них.
Она снова посмотрела на Хорзу.
Лицо человека на носилках было белым как снег и таким же невыразительным. Все оставалось на своих местах – глаза, брови, нос, рот, но они словно существовали по отдельности, были разъединены, создавая ощущение безликости; ни живости, ни характера, ни глубины увидеть на этом лице было невозможно. Все люди, все характеры, все роли, сыгранные этим человеком за его жизнь, словно покинули его в этой коме, забрав с собой каждую частичку его «я», и он остался пустым, лишенным всякого содержания.
