Леонид Смирнов - Офицерский мятеж

Таинственных «головастиков» люди, казалось, не интересуют вовсе. Быть может, они просто не обращают внимания на человеческие корабли, изготовленные из металла, пластика и керамики. Считают их чем-то вроде мелких астероидов. Есть версия, что вся техника «головастиков» — живая. И тогда они твердо убеждены, что перемещаться в космосе можно лишь на живых кораблях. Ведь разумные существа не могут находиться внутри косной материи.

О третьей расе людям известно совсем мало. Она контролирует мизерный участок Млечного Пути — около сотни звездных систем в сферическом скоплении на другом конце Галактики. Зато эта раса обладает флотом огромных кораблей-шаров, которые уничтожают любого, кто попытается проникнуть в их владения. Множество зондов-разведчиков закончили там свою службу. Ксенологи назвали пятую расу «сферниками».

«Облачники» и «сферники» в наши края не суются. А что до всяких там зондов, то их только ленивый не запускает. В Галактике все подглядывают за всеми. Вернее, пытаются.

Сухов мечтал захватить инопланетный зонд. Засекал их раз десять, если не больше. Но все без толку. При обнаружении зонды взрывались. Они не ждали физического контакта — сигнал к самоликвидации рождал луч юнитского радара. А потому нельзя было понять, кто именно их послал.

Вполне возможно, что короткий список сверхцивилизаций не полон. Автоматические зонды отправляются в путь тысячами, а тахиограммы приходят от считаных разведчиков. В Млечном Пути есть миллиарды звезд, у которых могут скрываться не склонные к экспансии и особо защищенные от слежки инопланетные расы.

Задумавшись, Сухов продолжал пить свой чай. Ригерт же сидел, искоса глядя на военмора и беззвучно барабаня пальцами по столу, и умудрился выстудить благородный напиток. А когда спохватился, приказал киберу заварить ему новый.

— Уверен, вы поняли главное: хаарцы служат для нас буфером, отделяя человеческую цивилизацию от неведомых опасностей. И надо быть им за это благодарным. Но человек — неблагодарная тварь. Слишком многим в Адмиралтействе хочется войны. А война с Хааром — сущее самоубийство.

— Но не мы это начали. Именно хаарские корабли все чаще нарушают границу…

Ригерт жестом остановил Сухова.

— Да, они зашевелились. Значит, есть на то причина. Однако хаарцы не топят наши корабли, если мы сами на них не нападаем. Или я не прав?

— Выходит, бой «Джанкоя» с хаарским рейдером еще на шажок приблизил войну?

— Не вы, так другой, — развел руками контрразведчик. — Флот настроен топить хаарцев — и он будет их топить.

Уже в дверях кабинета, попрощавшись, Ригерт неожиданно сказал:

— Уверен, мы с вами еще встретимся, Петр Иванович. И, надеюсь, вы обо мне не забудете.

Капитан третьего ранга Сухов шагал по коридору к выходу из здания и чесал коротко стриженный затылок. Было от чего.

Контрразведчик наверняка доволен разговором — узнал все, что хотел. Теперь он в курсе, чего можно ждать от Петра Сухова в пиковой ситуации. А сам военмор? Что важное вынес он из Штаба? То, что контрразведка не хочет войны с хаарцами? То, что она готовится к столкновениям на Старой Земле? То, что на него, военмора Сухова, хотят сделать ставку в непонятной политической игре? Большой вопрос. Сначала надо убедиться, что колонель говорил правду, а не провоцировал, не лгал напропалую, подбивая на откровенность.

Скоростной поезд на магнитной подвеске «Брюссель — Париж» почему-то катил не быстрее двухсот в час. Тренированным флотским взглядом можно было без труда рассматривать парижские предместья, выискивая в них изменения. И Петр Сухов приник к бронированному окну экспресса.

В предместьях сносили пустующие французские высотники. Надо было чем-то занять людей на общественных работах. На месте снесенных кварталов образовывались огромные пустыри, которые зарастали лопухами и репейником.

Еще на дальних подступах к городу появились огромные растяжки с яркими надписями на русском: «Добро пожаловать в рай!» и «Париж — столица Бистро». Растяжки были антивандальные и потому их не украшала ни одна народная надпись.

Арабские и негритянские бидонвили в предместьях смотрелись вполне достойно: ни тебе помоек, которые кишат бродячими собаками и крысами размером с собаку, ни хибар из картонных коробок и мятых листов дюраля, ни бескрайних барахолок. Вместо этой экзотики — скучноватые кварталы сборных пятиэтажек и шпили стандартных минаретов, так похожих на чудом уцелевшие дымовые трубы из эпохи чугуна и пара.

На Восточном вокзале, который в народе прозвали Московским, Петра встречал высоченный, худой кондуктор в парадной морской форме. Волосы у него были пегие, а усы — рыжие. Несмотря на белоснежный мундир и фуражку, золотые погоны и аксельбанты, вид у него был понурый: виски — седые, глаза — тусклые, губы обиженно поджаты. Он горбился, будто стесняясь своего большого роста.

Дылда отдал честь и представился:

— Кондуктор Спиваков Аристарх Львович. Прикомандирован к вам приказом начальника КЭЧ военной комендатуры Парижа на период отпуска.

Сухов был в курсе: на Старой Земле теперь такие правила.

— В походах были? — сам не зная зачем, осведомился капитан третьего ранга. Он мог сыпануть соль на рану, но все же спросил.

— Списан на берег по контузии, — ответил кондуктор с нескрываемой обидой. — Дослуживаю…

Кондуктору Спивакову было себя жалко. Петр Сухов не любил, когда себя жалеют — особенно здоровые мужики, но в отпуске адъютанта выбирать не приходилось.

Вновьиспеченный капитан третьего ранга решил называть кондуктора по имени-отчеству: Аристарх Львович. Отпуск как-никак, да и разницу в возрасте никуда не денешь.

— Зовите меня Петром Ивановичем, Аристарх Львович, — предложил Петр Сухов. — Так будет удобнее.

— Как скажете, Петр Иванович.

На перроне толпу пассажиров и встречающих изучали внимательные взгляды полицейских сканеров. Эти небольшие приборы, похожие на фасеточные глаза стрекозы, были развешаны на каждом фонарном столбе — неотъемлемой части исторического интерьера. Самих же парижских полицейских видно не было. Наверняка они появляются, лишь когда надо запротоколировать труп или произвести задержание.

— Сам-то вы здешний? — осведомился Петр Сухов.

— Жена моя тут жила… — отчего-то замялся кондуктор. — Каледонка она.

— А у меня здесь отец, — негромко произнес Петр. — Когда могилу матери снесли бульдозером, перебрался сюда из Мариуполя.

Кондуктор грустно посмотрел на капитана третьего ранга, но ничего не сказал.