— Хорошо. Если ты согласен с этим, что произойдет, если мы изменим первоначальные условия? Предположим, человек бьет самого себя, наносит своему телу страшные шрамы для того, чтобы насладиться самопричиняемой болью. Что ты скажешь о таком человеке?
— Он душевнобольной, — тут же провозгласил Стаффа. — Если ему действительно нравится причинять самому себе страдания, значит, он дисфункционален.
— Этично он поступает или нет, вот что я спрашиваю? Ведь это его тело, его плоть. Его частичка божественного сознания, которую он заставляет страдать. Тебе-то какое до этого может быть дело? Как ты можешь называть его психом?
Стаффа попытался выпрямить затекшую спину. Сколько он уже похоронен в этом сером аду? Всякое ощущение времени давно пропало. Сюда не проникало ничто из внешнего мира. Ни звуки, ни сигналы. У них не было ничего, кроме энергомашины, производящей пищу, генератора слабого света и генератора кислорода. Да еще бесконечная дискуссия о высоких материях.
Реальность как будто повисала в вакууме.
— Он поступает неправильно. Не этично, — настойчиво повторил Стаффа. — Причина в том, что он изменяет реальность, причиняя божественному сознанию страдание через собственное неадекватное, искаженное наблюдение. В сущности, получается такая картина: наблюдатель принимает решения чуждые, но чисто технически возможные, самой природе Вселенной. Происходит нечто дикое: он приобретает отнюдь не знание, а наоборот, накапливает в мире дезинформацию.
— Очень хорошо, — похвалила его Кайлла. Он услышал в ее голосе радость и гордость за него. — А что ты скажешь о человеке, который бьет другого, ибо считает его более низшим существом, чем он сам? Это этично?
— Неэтично, — признался Стаффа и закашлялся. В голосе неожиданно появилась хрипота. — Этот человек, — если принять теорию разделения между всеми нами божественного сознания, — поступает, как обыкновенный мазохист. Правда, он может этого не знать. И тем не менее своими действиями он наносит вред божественному сознанию, а значит, самому себе.
— Правильно, — Кайлла удовлетворенно поджала губы. — Ты рассказывал о своей жизни до Миклены, до того, как Претор рассказал о твоей жене и сыне. Когда он стряхнул поверхностный миф с твоей личности, ты прозрел, Стаффа. Теперь ты понимаешь?
Он пожал плечами, глядя в пол.
— Претор снабдил тебя, если можно так выразиться, целым рядом предложений, вокруг которых ты выстроил целую эпистемологию. Как только поверхностная маска была сдернута, ты заглянул в себя и обнаружил, что тобой управляли эпистемологи, которые и заключили твою личность в мифическую искусственную оболочку. То, что ты сейчас проделал с таким успехом, есть сознание того, что теперь знаешь. Я выражаюсь немножко сложно, но, надеюсь, понятно.
Понимаешь… Наша цивилизация разработала целый комплекс фальшивых эпистемологий, в центре которых проложена теория «односторонности». Самая привычная нам и постоянно культивируемая в нас теория знания.
И Сасса Второй и Тибальт Седьмой сидят на своих тронах именно и исключительно благодаря этой теории, которая снабжает людей искаженным знанием, собственно, не знанием, а подобием, суррогатом знания. Мы опустились так низко, что даже уверовали в то, что односторонность — и есть суть природы и вещей, нас окружающих. Основа всего! Ты ведь именно этим и жил до Миклены, не правда ли? Именно теория односторонности позволяла тебе принимать командирские решения об уничтожении многих планет и миров.
Он судорожно вздохнул и уронил голову.
— Да, да… Но если бы ты нашла меня тогда и сказала бы все это, что говоришь сейчас, я бы просто не стал тебя слушать. Власть отдаляет человека от нравственного восприятия мира. Отдаляет, как ничто другое.
— Правильно. Тебе необходимо было время и страдания, чтобы уяснить себе извращенность той эпистемологии, по которой ты раньше жил. И все же ты сделал удивительный шаг вперед, отказавшись от прежнего миропонимания.
Я не рассчитывала на это так скоро. Понимаешь, даже если человек попадает на самое дно жизни, — как мы с тобой на Этарии, — односторонность все еще довлеет над его разумом. Эпистемология окрашивает в определенный цвет все наши действия и модели поведения. Униженные страданиями, мы оглядываемся вокруг и спрашиваем себя: почему наш мир столь паршив? Затем мы находим врага в лице риганцев и клянем их за то, что они-де являются причиной наших мучений и боли. Мы называем их отбросами человечества, потому что они-де не имеют никакого уважения к жизни себе подобных. Мы ненавидим их и, делая это, допускаем главную ошибку, выдвигаем ложное базовое предположение, которое неузнаваемо искажает нашу эпистемологию. Мы возлагаем ответственность за страдания на империю и на тех монстров, которых она порождает, между тем, как именно в ложной эпистемологии кроется корень всех наших бед… и их бед тоже.
— Попробуй поагитировать в таком духе Тибальта. Это очень здравомыслящий человек. Он более открыт к восприятию новых идей, чем я. Однако хочу заранее предупредить тебя, он не станет менять свою систему на твою философию, и знаешь почему? Потому что эта система вознесла его на трон.
— Трон, власть… Все это мифы, Стаффа. Такие же мифы, которые окружали когда-то тебя самого и от которых ты сумел отделаться. В то же время власть — очень стойкий, мощный миф. Миф, в который верит большинство людей. Впрочем, что касается Седди, то они называют это эпистемологическим безумством.
Стаффа поморщился.
— Когда ты говоришь мне это, все выглядит на удивление просто и понятно. Почему же люди не задумывались об этом раньше?
Хитрая улыбка мелькнула на ее губах. Она откинула голову.
— О, еще как задумывались! Но скажи… Ты всерьез полагаешь, что правительство, находящееся в здравом уме и твердой памяти, добровольно станет развивать эти теории? Делать это — значит нанести сокрушительный удар по самым основам нашей цивилизации. Тебе известны лидеры Сассанской и Риганской империй. Скажи, кто из них захочет слезть с трона и начать пропагандировать идею уничтожения односторонности?
Стаффа фыркнул.
— Никто, разумеется. Они посчитают это равным самоубийству.
— Да, они так посчитают. Но давай спросим себя: а что все-таки на самом деле больше напоминает самоубийство? Сейчас Сасса и Рига живут принципом односторонности. И что? Разве они не подвигаются семимильными шагами к последнему, всеразрушающему катаклизму?
Стаффа подпер рукой свою густую бороду и наморщил лоб.
— Продвигаются, что и говорить. Это, видимо, неизбежно при существующей системе. И знаешь?.. Я ведь много и этому поспособствовал. Ведь это я научил их, искусству уничтожения и штурмовым атакам. Если говорить с точки зрения односторонности, то я вручил им в руки инструменты для совершения самоубийства.
