— Ты в бой летал? — осведомился командир. — Нет? Тогда понятно. Что мы, по-твоему, могли увидеть после олл-аут? И чем? Глазами, что ли, на пяти тысячах силуэт снять? Мозгач.
— А, ну да, — поскучнел механик. — Врут, значит, пилоты? А клялись! Вот и верь людям…
— Боекомплект в «семерке» пополнили, мозгачи? Ах нет? И оружейникам сказать некому?
Механик поскучнел еще больше, пробормотал что-то насчет перевода в нормальную эскадрилью и свалил.
— И ты думаешь, оне сделают выводы и поставят к матке полное охранение? — обратился пилот к командиру.
— Зачем сейчас охранение? — машинально спросил офицер. — Европейцы же ушли.
Получил в ответ три понимающих взгляда, покраснел, раскрыл рот… и вдруг сказал неверяще:
— Ребята, получается, это вы «тринадцатый»?
— Мы?! — изумился стрелок. — Ну, знаете! Мы, конечно, не абы кто, но чего «тринадцатому» приписывают, нам ни в жисть не сделать!
Офицер припомнил основные легенды про «тринадцатого» и сконфузился. Действительно, такое обычному истребителю не под силу, только призраку.
— Пойду-ка я лучше распоряжусь насчет пополнения боекомплекта, — вздохнул он. — А то действительно европейцы вернутся. Чтоб с «тринадцатым» разобраться. Я бы на их месте вернулся.
Экипаж обеспокоенно переглянулся.
Мой будущий критик! Да, картина жизни первых апостолов новой церкви, ее начальных робких шагов, бледна. Мог бы расцветить ее безмерно — но я от принципов не отступаю и в малом. Бледной она была, и незачем приукрашивать. Приукрашивания — неправда, а я на правде стою.
Такова уж жизнь в космосе — бледная. Не знаю, где будут жить в двадцать пятом веке. Если справятся с гравитационным парадоксом Фридмана (вот уж вездесущий гений!), то, вполне возможно, на других планетах. И под другими звездами. Но пока гравитационные преобразователи нестабильно работают вблизи массивных тел, человеческая популяция четко локализуется по дефинициям Земля — пространство Солнечной системы. И связаны эти два ареала обитания лишь пуповиной ракетной космонавтики. А она узенькая. Потому ареалы чем дальше, тем сильнее расходятся. Рожденным в космосе незнакомы ни солнце в глаза, ни ветер в лицо, ни одуряющие запахи луговых трав. Их не бодрит зимний морозец и не расслабляет в сонной неге летний зной. Вообще любое изменение в жизненном пространстве вызывает у рожденных в космосе одну-единственную болезненную реакцию — схватить инструментальный набор и починить. Ну или наорать на сервис-службы, что по большому счету то же самое. Землянам, изредка попадающим в космос, это дико. Земляне быстро начинают испытывать сенсорный голод, становятся раздражительными. Земляне настойчиво предлагают хотя бы освещение варьировать, ветерки по модулям пускать, запахи разнообразить, земные пейзажи на стены наводить. Земляне не понимают, как можно спокойно жить в Одинаковости! Ну а рожденные в космосе соответственно не понимают, зачем во время ответственной работы бить себе по глазам меняющимся освещением, простужать сквозняками почки и вызывать головные боли дикими запахами, большинство из которых — аллергены сокрушительной силы. У рожденных в космосе — совсем другая жизнь. У рожденных в космосе время делится не на день и ночь, утро и вечер, а на первую, вторую и третью вахты. На первой вахте работают, и ничто не должно отвлекать, ибо ошибка в работе — часто смерть для всех находящихся рядом. Во вторую вахту люди общаются, занимаются спортом, музыкой (и очень серьезно занимаются, лучшие музыканты и композиторы навсегда прописались в пространстве) — но по большей части живут в собственных видеомирах, в коконах виртуальной реальности, будь то солидные европейские «Тругбильд» или же самые надежные, мать их, в мире российские «Мрия». И миры эти значат для рожденных в космосе не меньше, чем реальная жизнь. Там им и солнце в глаза, и ветер в лицо, и любые сенсорные изыски, переживания и приключения — в безопасной для организма форме. Ну а в третью вахту рожденные в космосе спят, часто не вылезая из тех же коконов виртуальной реальности, благо спать там очень удобно, и таймер предустановлен, и спас-скафандром кокон может послужить, случись чего. Строгий, логичный, навсегда установленный порядок — и никакого солнца в глаза. Единственное отклонение касается русских, которые из первой вахты норовят устроить вторую — но в России всегда так.
Может, поэтому новая вера пришла именно к русским. К тем, кому она оказалась жизненно необходимой. Без которой — смерть. Кроме новой веры, русским нечего было противопоставить европейцам в войне за пространство.
Вы спросите еще — а где же вера? Обыденная жизнь военных космонавтов есть, и сражения есть, непоняток вокруг «тринадцатого» сколько угодно — а вера где? Где проповеди, где заявление миру себя, где? Где основы вероучения, наконец? Ну что тут ответить… Не знаю, как у вас в двадцать пятом оно будет, а у нас в двадцать втором с общественными силами боролись жестко. Только заяви о себе — сразу грохнут, и нет проблем. Потому будущие апологеты веры проповедям предпочитали дело, вместо объявления себя миру шифровались изо всех сил, ну а основы вероучения только-только начинали складываться, кристаллизоваться в повседневной практике. Проповеди и заявления — это потом, и сильно потом. Для заявлений надо осознать себя — для начала.
Вы спросите еще — ну, а бог где? Я отвечу — а нужен?! Дрязги человеческие людьми и решаются, бог тут не при делах. Чтоб отбиться от Штерна, не бог нужен, а хорошие истребители, мощные лазеры, надежная техника и электроника. И люди.
Вот такая у русских странная религия.
Звездно-радужный флаг, прославленный Пятый флот
Адмирал Штерн стоял, отвернувшись к стене, и рассеянно изучал текстуру отделки. Панели из натурального дерева мягко светились и наполняли адмиральский кабинет терпкими ароматами хвойного леса. Наверно, наполняли. Инспектора с Земли уверяли, что никаких запахов не чуют, и их мнению вроде стоило доверять, все же земляне, бывали в настоящем лесу — но адмирал четко различал тончайшие оттенки и даже изменения их в зависимости от местоположения в кабинете.
— Говорят, русские матки сделаны из бетона, — сказал адмирал, не оборачиваясь. — Это правда?
Офицеры облегченно пошевелились — многоминутное молчание наконец кончилось, адмирал заговорил.
— Технические сектора и помещения сержантского состава, сэр! Командный сектор выглядит лучше, но все же уступает европейским нормам. У русских не принято заботиться об удобствах для подчиненных. Сэр.
Адмирал медленно развернулся. Припал на правую ногу, шагнул неловко и опустился в кресло.
