Дэн порывисто обнял ее:
— Нет, Галатея! Нет! Обещай мне!
Она прошептала:
— Я могу обещать — а потом нарушу свое обещание.
Она опустила голову, их губы соприкоснулись, и он ощутил в ее поцелуе благоухание и сладость меда.
— По крайней мере, — выдохнула она — я могу дать тебе имя, милая тень. Филометр! Мера моей любви!
— Имя? — пробормотал Дэн.
Внезапно он нашел решение парадокса Людвига.
— Галатея! — воскликнул он. — Ты помнишь мое имя?
Она молча кивнула, устремив на него печальный взгляд.
— Тогда произнеси его! Произнеси его, милая!
Она уставилась на него, но не произнесла ни звука.
— Произнеси же его, Галатея! — отчаянно умолял он. — Мое имя, дорогая, только мое имя!
Губы ее шевельнулись, она побледнела от усилия. Дэн мог бы поклясться, что его имя затрепетало на ее губах, но вместо этого она закричала:
— Я не могу, дорогой! О, не могу! Закон это запрещает!
Рыдая, она бросилась к дому. Дэн побежал следом по выложенной камешками тропинке, но в роще у ручья он обнаружил только Седого Ткача. При виде Дэна тот поднял руку:
— У тебя мало времени, — напомнил он. — Отправляйся и подумай о том, что ты натворил!
— Где Галатея? — задыхаясь, выговорил Дэн.
— Я отослал ее.
Старик загородил вход в дом; еще мгновение — и Дэн ударом кулака отшвырнул бы его с дороги, но тут его осенило. Он быстро оглянулся. За рекой, на краю леса, мелькнул край серебристого одеяния. Дэн повернулся и помчался туда, а Седой Ткач смотрел ему вслед.
— Галатея! — звал Дэн. — Галатея!
Теперь он был над рекой, на лесном берегу, он бежал прямо через скопления деревьев, которые расступались перед ним, точно туман. Тонкие белые хлопья плясали у него перед глазами. Паракосм таял.
Ему казалось, что сквозь этот беспорядочный хаос он видит смутные очертания тела девушки, но тут деревья испарились, а небо потемнело. Он внезапно понял, что больше не стоит посередине дикой прогалины, а его руки вцепились во что-то гладкое и твердое — и это были подлокотники гостиничного стула! И тогда, в последний миг, он увидел ее, Галатею, с искаженным горем лицом, ее наполненные слезами глаза. С отчаянным криком Дэн поднялся и упал навзничь.
Вокруг были стены — стены Людвиговой комнаты: он, должно быть, упал со стула. Магические очки лежали перед ним; одна линза разбилась, и из нее вытекала жидкость — уже не прозрачная, как вода, но белая, как молоко.
— Боже! — пробормотал он.
Его охватило горькое чувство утраты. Комната была грязная, отвратительная, хотелось поскорее из нее выбраться. Он машинально взглянул на часы: четыре; должно быть, он просидел тут не меньше пяти часов. И тут он впервые понял, что Людвига здесь нет. Дэн был рад этому.
Добравшись до своей комнаты в отеле, он упал на кровать.
Влюбиться в видение! И еще того хуже: в девушку, которая никогда не существовала! В фантастическую Утопию, которой в буквальном смысле не было НИГДЕ! Галатея! Галатея — статуя Пигмалиона, в которую вдохнула жизнь Венера. Но его Галатея, теплая, милая и живая, должна навеки остаться безжизненной, так как он сам не Пигмалион и не Господь Бог.
Дэн проснулся поздно и несколько мгновений искал глазами фонтан и бассейн Паракосма. Неужели прав был Людвиг, и между реальностью и сном нет разницы?
Он переменил свою измятую одежду и пошел бродить по улицам. Наконец нашел отель Людвига и в ответ на расспросы узнал, что маленький профессор выехал, не оставив адреса.
Ну и что из этого? Ведь Людвиг не может дать Дэну то, что он ищет: живую Галатею. Дэн даже обрадовался, что тот исчез: он возненавидел маленького профессора. Профессора? Гипнотизеры тоже называют себя «профессорами». Он кое-как прожил этот день, а затем, после бессонной ночи, уехал в Чикаго.
Второй раз они увиделись уже зимой. Дэн внезапно заметил коротышку на чикагской улице и, сам не зная зачем, окликнул его:
— Профессор Людвиг!
Тот с улыбкой поклонился.
— Извините меня за ваш аппарат, профессор. Я был бы рад заплатить за ущерб.
— А-а, это не важно — подумаешь, разбитое стекло! Но вы — вы что, болели? Вы выглядите значительно хуже, чем тогда.
— Ерунда, — отмахнулся Дэн. — Ваше зрелище было великолепно, профессор, великолепно! Я бы вам сразу это сказал, но вас не было, когда я очнулся.
Людвиг пожал плечами:
— Я вышел в вестибюль за сигарой. Пять часов с восковой моделью, знаете ли…
— Это было великолепно! — повторил Дэн.
— Получилось так реально? — улыбнулся Людвиг. — Тогда это только благодаря вашему сопереживанию. Оно включает самогипноз.
— Это выглядело так реально, — хмуро повторил Дэн. — Прекрасная неизвестная страна.
— Вместо деревьев были мхи и лишайники под лупой, — объяснил Людвиг. — Все это старые фототрюки. Плоды — резиновые; дом — летнее здание нашего кампуса в Университете. А голос мой: вы совсем ничего не произносили, кроме своего имени в самом начале, для этого я оставил пропуск. Я играл вашу роль: я ходил с камерой, укрепленной на голове, чтобы все время поддерживать тот же угол зрения, что у наблюдателя. Понятно?
— Минутку! — У Дэна перехватило дыхание. — Вы сказали, что играли мою роль. Тогда Галатея… она что, тоже реальна?
— Тея достаточно реальна, — подтвердил профессор. — Моя племянница, старший преподаватель в Университете, увлекается драматическим искусством. А что? Вы хотите с ней познакомиться?
Дэн поспешно кивнул, мгновенно сделав окончательный выбор между иллюзией и реальностью.
Темнокожий маори, сидевший на носу лодки, повернулся к Карверу и покачал головой.
— Табу! — воскликнул он. — Табу! Остин — табу!
Карвер поднял голову и посмотрел на остров. Проа[11] скользила по зеленым волнам, потом начала резко отклоняться от курса. Карвер рассвирепел.
— Маллоа! Правь! Да правьте же вы, свиньи шоколадные! Правьте, слышите вы?
Остров Остин был необитаем, его нанесли на карту совсем недавно. Местные жители не считали его священным, но почему-то боялись. Карвер заметил папоротниковые леса, такие же, как в Новой Зеландии, сосну Каури и даммару, темные поросшие лесом холмы, изгиб белого песчаного берега, а на нем — движущуюся точку.
«Apterix mantelli, — подумал Карвер, — птица киви».
Проа осторожно приближалась к берегу.
— Табу, — продолжал шепотом повторять Маллоа. — Он много баньип[12].
— Надеюсь, что так, — буркнул белый. — Мне стыдно будет возвращаться в Маккуэри без баньипа или хотя бы нескольких фей. — Он усмехнулся. — «Bunyip Carveris» — баньип Карвера. Недурно, а? Будет неплохо смотреться в учебниках по естественной истории.
