Вообще шеф у меня очень хороший, все понимал правильно и быстро. За его ординарной внешностью старого бухгалтера, которая не одного вводила в заблуждение, скрывался быстрый проницательный ум, с необыкновенной для его возраста легкостью осваивающий все новое.
Я уважал людей, в которых не умирает любознательность. Мне кажется, что человек, в котором исчезает любопытство, интерес к чему-нибудь, просто умирает. Ходят по земле такие заведенные автоматы, хорошо делают свою работу, но не более. Хотя любой, кто такой удивительной судьбой пришел в него, должен отработать свое предназначение. Это чудо, дарованное ему, эту великую драгоценность, нельзя потерять. И мне кажется, что я, как и многие другие, задававшиеся вопросом, для чего в мире существует разум, понял ответ на этот вопрос: человек пришел в мир, чтобы творить, создавать, чтобы оставить после себя след. И совершенно неважно, чем конкретно он занимается, важно, чтобы все он делал с душой, чтобы во всем, к чему прикасались его руки, оставалась частичка его доброй души.
Вот и шеф мой такой, все ему интересно, все хочется узнать и попробовать.
Кто может похвастаться, что почти в шестьдесят лет с удовольствием летает на дельтаплане, поднимается в горы не на какую-то легкую прогулку, а на довольно сложное для его возраста восхождение, хорошо разбирается в джазе и поэзии и бойко работает на компьютере. Иногда он меня просто поражал своей молодостью, и я любил его. Думаю, что старый закоренелый холостяк, тоже относился ко мне с симпатией, иначе как можно было бы объяснить, что мне многое сходило с рук. Правда, я старался никогда этим не злоупотреблять.
Шеф дочитал до конца, хмыкнул, снял очки и внимательно посмотрел на меня:
— Крис, поправь меня, если я ошибаюсь, но мне кажется, что до твоего отпуска осталось всего пару дней?
— Да шеф, но обстоятельства ..., — заныл я.
— Знаю, знаю, читал и слышал это уже не один раз, родители настоятельно требуют твоего присутствия...
— Да-да, — без зазрения совести обрадовано подхватил я. — Видите ли, они..., — я никак не мог придумать чего-либо подходящего, — ну как вам сказать...
— Хорошо, хорошо, хватит, иначе ты окончательно потеряешь нить рассуждений, — он откровенно ухмылялся в усы.
"Черт, что же это я дурак такой, заранее не придумал причины, это все Лео со своими Процессорами, снами и прочими чудесами, вот и красней тут".
— А кстати, что это тут компьютеры у нас вытворяют, ты случайно не знаешь?
— Нет, шеф.
— Ну хорошо, тем более, что до отпуска тебе оставалось всего пару дней, — и шеф размашисто подмахнул бумагу, избавляя меня от дальнейших мучений.
— Благодарю вас, — с чувством поблагодарил его я и быстренько смылся в свою комнату, где меня с нетерпением поджидал Лео.
— Ура, рыжий, мы свободны на целых три недели!
Лео внимательно посмотрел на меня — в мозг хлынул целый калейдоскоп мыслей, образов, информации. В этот раз я попытался противостоять ей, правда, пока без особого успеха. Единственно, что я установил, что она идет в четыре слоя, потом вся эта мешанина исчезла, остался один канал, по которому мне в мозг было передано изображение ехидной собачьей морды, и в голове прозвучало:
— Крис, ты уверен, что тебе хватит трех недель?
— Конечно, ведь это целая бездна времени.
— Сомневаюсь, ну да время покажет. Куда мы сейчас?
— Сейчас домой, я голоден как зверь, думаю, что ты тоже, а там посмотрим. Откровенно говоря, если у тебя есть предложения, о мой мохнатый поводырь, я готов их выслушать. — Наш немой разговор продолжался в лифте, медленно и плавно опускавшем нас к выходу. — У меня есть только одно желание, я хочу тебя познакомить с самой прекрасной девушкой на Земле, правда, не знаю, — и я сомнением покачал головой, — пускают ли таких огромных лохматых собак в самолеты.
Лео только хмыкнул в ответ:
— Пока у меня нет особых предложений к тебе, кроме одного, я бы хотел, чтобы ты разрешил специалистам осмотреть себя, ты позволишь это?
— Зачем, я совершенно здоров?
— А я и не говорю что ты болен, просто надо внимательнейшим образом исследовать твой организм, потому что не совсем понятны те изменения, которые произвел над тобой Оптимизирующий Процессор.
"Вот черт, я совсем забыл об этом проклятом Процессоре со всеми вытекающими отсюда последствиями, и угораздило же меня одеть на себя эту корону, что-то мне подсказывало, что мой отпуск под угрозой, надо бороться".
— Это обязательно?
В ответ мне прозвучало железное "да", подкрепленное мнемоническим посланием, не оставляющем мне никаких шансов на отступление.
— И что, мне теперь надо зайти к какому-то врачу?
— Нет, никуда ходить не надо, едем домой, там тебя и осмотрят.
"Домой так домой, посмотрим, кто меня там будет ждать".
Мы вышли из здания фирмы, козырнули охраннику, сели в автомобиль и влились в поток ползущего транспорта, впрочем, в это время дня его было не так уж много, и ехать было даже приятно, тем более, что я был свободен на целых три недели от всех своих обязанностей.
А дома ждал меня сюрприз.
Никак все-таки не могу я пока привыкнуть ко всем этим неожиданным переменам в моей недавней такой еще спокойной жизни.
Мы поднялись ко мне на этаж, я открыл дверь в квартиру, вошел внутрь и ахнул — вся прихожая бала уставлена устрашающей формы и еще более устрашающего назначения аппаратами. Да здесь их были тонны! Все они жужжали и переливались разноцветными огоньками. Лео подтолкнул меня носом внутрь, и совершенно машинально я захлопнул за нами дверь и, протиснувшись между двумя довольно мрачного вида агрегатами, закрытыми черными перфорированными кожухами странной формы, вошел в комнату. И здесь меня ждало еще большее потрясение.
Моей уютной холостяцкой квартиры, такой до мелочей знакомой, не существовало. Небольшая гостиная с выцветшим ковром на полу, такими удобными мягкими креслами и привычными картинами на стенах превратилась в огромный, вытянутый в длину зал, заставленный все той же непонятного назначения и различной формы аппаратурой. Весь вид ее внушал уважение. Некоторые аппараты тихо жужжали, туманно светились сотни экранов, по которым переливалось изображение чего-то совершенно мне непонятного. Все оборудование было непривычной формы. И не знаю пока как у них на счет медицины, а вот топология была явно на высоте: совершенство и целесообразность всех форм просто поражали, ничего лишнего, одна сплошная функциональность.
В зале царил полусумрак и тишина, нарушаемая тихим гудением, пощелкиванием и потрескиванием, пахло озоном и еще чем-то непонятным. Среди оборудования угадывалось движение, быстрые тени передвигались в глубине, то и дело заслоняя мигающие разноцветные огоньки. Верху зала находилась большая, горящая цветная шкала, она висела в воздухе, сложная, объемная, ни на что не опираясь, по ней змеились сложной формы кривые, то и дело вспыхивали ярким светом ее отдельные части, загорались и гасли непонятные обозначения. Вся эта возня напоминала мне подготовку к запуску космического аппарата в центре управления полетом.
