— И насколько же вы меня знаете?
Он подлил вина в бокал дамы, опередив движение Юлии. Семилибертусу позволено многое, но хороших манер еще никто не отменял.
«Она вскружила тебе голову, малыш. Будь начеку!»
— В достаточной степени, Борготта. — Юлия изящно вытерла рот салфеткой. — Думаете, к чему весь этот ужин? Я покупаю вас. Подкупаю, если угодно. Я курирую ряд лабораторий, где проводятся исследования аномальных возможностей психики и физиологии. В связи с этим…
— Спасибо за откровенность, фея. Ценю. Вам понадобилась лабораторная крыса? И вы готовы накормить крысу дичью, напоить вином…
Он вовремя остановился.
Не хватало еще хамить, пользуясь безнаказанностью статуса!
— Крыс мне хватает, — дама ни капельки не обиделась. — Мне не хватает опыта общения с артистами. Надо было сперва польстить вам, воспеть хвалу вашему могучему таланту… Потом расплакаться у вас на плече. Сказать, что без Лючано Борготты мир рухнет, а мои лаборатории разорятся. И вы прибежали бы ко мне сами — пешком через всю Галактику. Или я взяла бы вас у Гая в аренду. Дать обязательство, что вам не будет причинен вред — и Гай с радостью избавится от обузы. Верите?
— Верю.
Юлия говорила правду. Желай она любой ценой заполучить «крысу» для опытов — уже бы заполучила. Помпилианцы — мастера находить лазейки в законах.
— Я заинтересована в добровольном сотрудничестве. Мне нужны помощники, а не их тела в виде расходного материала. Я предлагаю вам контракт. В театре вы за всю жизнь столько не заработаете. Тем более, что и театр-то не ваш, а графа Мальцова.
— Контракт? «Десятинщиком»?
— Нет. Обычный контракт. Без ограничения свободы. Впрочем, любой контракт ограничивает свободу подписавшего. Не так ли?
— Но я… Я — собственность Гая!
— Об этом мы поговорим в другой раз. Есть варианты. Ну что, сумела я вас заинтересовать?
— Сумели, — честно признался Лючано.
— Тогда завтра жду вас в гости. Вот адрес — я сняла дом неподалеку. Имейте в виду, вас ожидает приятный сюрприз!
И Юлия лукаво подмигнула.
Контрапункт
Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
(около десяти лет тому назад)
У каждого — своя картина мира.
Она складывается из тысячи мелочей, миллиона пустяков, пригоршни действительно важных деталей и кучи хлама, заслуживающего помойки, да все как-то руки не доходят. Мы пишем эту картину, добавляя мазок здесь, мазок — там; мы строим обжитую, уютную Вселенную, и счастливы, когда кто-то снаружи подтверждает ее правильность, значимость и полезность.
Если же внешнее возмущение — слово, факт, поступок — не вписывается в границы, очерченные резной рамой, мы готовы воевать с агрессором до победного конца. Упрямые сидельцы, мы скорее до смерти забьем освободителя, чем покинем камеру, где провели столько счастливых лет.
Воздух свободы для нас мучителен.
— Захват!
— Есть захват!
— Напряженность стасис-поля?
— В норме!
— Уровень барьера Шарковского?
— Девяносто семь процентов!
— Эмилия Лукинична! Сколько у нас времени?
— Если верить показаниям приборов, около трех часов. Дрейф «амебы» продолжается, барьер дольше не выдержит…
— Автопилот?
— Два часа гарантирую. Дальше — как повезет.
— Значит…
— Хватит тянуть время, Адольф Фридрихович. Вы наверняка чувствуете то же, что и я.
— Вы правы. Вон, в углу рубки — чертик. Зелененький…
— Контакт с «амебой» чреват галлюцинациями. Вы это знаете лучше меня.
— Знаю. Лучше зеленый чертик, чем «слюна» голодного фага.
— Идемте в каюту?
— Да, пожалуй…
«Жанетта» висела в черноте космоса. Холодные искры бродили по поверхности челнока, бросая вызов далеким звездам. Сам челнок медленно дрейфовал в сторону Малой Колесницы — вместе с флуктуацией, в центре которой он угнездился. Человеческий взгляд, не вооруженный мудрой техникой, вряд ли сумел бы определить — где заканчивается привычный континуум и начинается «амеба». Но этого и не требовалось: приборы, прежде чем начать врать, дали всю необходимую информацию в полном объеме.
Космобестиолог Штильнер знал, что цель достигнута.
— В детстве, Эмилия Лукинична, я увлекался коллекционированием бабочек. Сейчас, конечно, в это трудно поверить. Однажды я добыл прелестного махаона…
— Махаона?
— Ну да! Отряд Лепидоптера, если вы не в курсе. У них чудные крылышки: ярко-желтые, а кайма — черная, с «желточными» лунками. На внешнем краешке задних крыльев…
— Не надо, профессор. Я понимаю, что вы смущены. И готовы три часа подряд нести любую ахинею, лишь бы оттянуть начало эксперимента. Я, кстати, смущена не меньше вашего.
— Трудно поверить. На вас смущение никак не сказывается. Я бы даже сказал, что вы — воплощенное хладнокровие.
— Это потому что вы не гематр. И вообще не слишком наблюдательный человек. Закройте дверь каюты.
— Зачем? На челноке нет никого, кроме нас с вами.
— А я говорю: закройте. В конце концов, что вам — не все равно?
— Вот, закрыл…
По гематрийке и впрямь трудно было определить: смущена она, или абсолютно равнодушна к предстоящей близости. Руки ее, растегивая пуговицы блузки, не дрожали. Дыхание оставалось ровным. Бледность щек не спешила смениться нервным румянцем. Зато Штильнер, красный как рак, забился в угол каюты и, закусив губу, смотрел на госпожу Дидье.
Складывалось впечатление, что он чувствует себя жертвой предстоящего насилия.
Поведение космобестиолога могло быть обусловлено галлюцинациями — структура «амебы» пронизывала челнок, исподволь влияя на психику. Зеленый чертик в рубке — пустяк. Под влиянием прото-флуктуации, в остальном — безобидной, если не злоупотреблять, кое-кто видел родную бабушку, отплясывавшую стрип-румбу на груде лакированных черепов.
«Бог в помощь», — сказал Лючано, когда гематрийка сняла блузку, оставшись в черном лифчике с кружевами, и взялась за «молнию» на боку юбки. Разумеется, его никто не услышал. Чувствуя себя извращенцем-вуайеристом, подростком, который застал в спальне целующихся родителей, он взмыл вверх и растекся над волшебным ящиком сна, где был космос, «амеба», «Жанетта» и двое не слишком молодых людей, смущенных и растерянных.
Он ни капельки не жалел о потраченном времени. С начала сновидения, пока челнок рыскал в глубинах космоса, ища подходящую для эксперимента флуктуацию, Лючано наслаждался этими поисками, словно изысканным зрелищем. Раскинув сотни рук, похожих на тонкие ветви с пятипалыми листьями, он держал пучки, идущие от ящика, управляя нитями по своему разумению. Время и пространство делались послушны, как раньше — вербализация и моторика куклы. Не в силах изменить происходящего кардинально, не в силах даже выбрать содержание грезы (опять профессор Штильнер с госпожой Дидье, как по заказу!), он корректировал, расставлял акценты, уточнял нюансы — добавлял горсть пряностей в кипящее на огне блюдо.
