Там — снова пробные полеты без защитного поля. Затем решающий: при включенных генераторах. Нестерпимые минуты ожидания — сгорит, не сгорит?
Однако чутье профессионала подсказывало Эстерсону: он сделал невозможное возможным. На этот раз с посадкой при включенном поле проблем не возникнет. Но даже если?..
Увы, теперь его это совершенно не волновало. Совершенно!
Эстерсона страшили эти перемены в отношении к великолепному и ужасному детищу, к венцу своей конструкторской карьеры.
Он не понимал, что за буря перевесила все вывески в его душе. Но разве это было важно?
Это было так непривычно — как будто он… мертв при ясном сознании! Ведь и впрямь истребители были всей его жизнью. А теперь — что?
Эстерсон стал всерьез подумывать о самоубийстве. В самом деле, зачем теперь все эти труды, испытания и нервы, если ему все равно? Имеет ли смысл держаться за жизнь, если ее остаток — между прочим, весьма жалкий — он обречен провести среди веселеньких интерьеров «Боливара» с полудохлыми драценами? Или за стойкой бара в обществе пенсионера Песа и бокала «Заратуштры»?
Итак, самоубийство.
Между прочим, в условиях категорического запрета на хранение оружия (вызванного как раз тем, что инженерный люд на Церере только о том и думал, как бы поэффективнее убить себя или, допустим, непосредственного начальника) покушение на собственную жизнь было затеей для натур неленивых, смелых и изобретательных.
Ни столовых ножей, ни даже штопоров в комнате Эстерсона не водилось. Да и вообще, ты попробуй еще заколись штопором. А резать себе вены пилочкой для ногтей — ненадежно да и глупо как-то…
В химии Роланд разбирался как свинья в апельсинах. И хотя в его комнате, разумеется, имелась аптечка первой помощи, у Эстерсона не было уверенности в том, что горсть каких-нибудь красных в черную крапочку пилюль, похожих на окочурившихся божьих коровок, гарантирует чудесное избавление от оков плоти.
Даже если он выпьет их две горсти — кто поручится, что медицина и в этот раз не совершит очередное маленькое, рутинное чудо, доставив его прямо с того света в объятия Марио Ферейры?
Что обычно делают инженеры и прочие начальники в производственных романах с продолжениями, которые так популярны в Клоне и экранизации которых нет-нет да и попадают в прокат Объединенных Наций? Правильно. Вешаются.
Но Эстерсон сразу отказался от этой заемной затеи. Ведь служба наблюдения не дремлет. Его комната просматривается днем и ночью. Стоит ему только приладить петлю к вентиляционной решетке, как появятся молодчики в форме и, подхватив его под белы рученьки, потащат прямиком в санитарный блок, где ему будут колоть столько дури, что он не ровен час позабудет свое имя…
Частенько вспоминал Роланд свой девятимиллиметровый «ЗИГ-Зауэр», семейную реликвию рода Эстерсонов — вспоминал с тоской и благоговением.
Этот пистолет, передававшийся в их семье от отца к сыну, некогда служил личным оружием Карлу Эстерсону, капитану линкора «Вестерноррланд».
И линкор, и капитан не раз отличились в бесшабашных космических бойнях эпохи Ранней Колонизации, вследствие чего башня главного калибра «Вестерноррланда» попала во двор Аландского Музея Внеземелья, а Карл Эстерсон — в двадцать пятый том Энциклопедии Героев Объединенных Наций.
Элегантный, легкий армейский пистолет с емким магазином, надежнейшим ударно-спусковым механизмом и хищным стальным блеском — о, если и сводить счеты с жизнью, то при помощи такой вот штуки!
Сколько раз он, маленький Роланд, разбирал его собственными кривыми ручонками на пятьдесят пять частей и дивился тому, как изящно, как эргономично и точно решена эта крохотная машинка смерти с уникальной серебряной табличкой «Вице-адмиралу Эстерсону от восхищенного командования»!
Быть может, вообще весь его интерес к инженерному делу начался с этого вот «ЗИГ-Зауэра».
Увы, пистолет остался лежать в футляре, обитом зеленым бархатом в нижнем ящике его письменного стола. А сам стол — в его стареньком доме в Хернесанде, со второго этажа которого открывается такой пронзительно-прекрасный вид на стальные воды Ботнического залива.
Кстати, а кому достанется этот дом после его, Эстерсона смерти? Кому достанется «ЗИГ-Зауэр»?
Чтобы определиться с этими интересными обстоятельствами, предусмотрительный Эстерсон тут же написал завещание. Из которого следовало, что его деньги и имущество достанутся Эрику.
«Пусть думает что хочет. Например, что деньги ему прислала добрая фея, у которой в башне замка персональный печатный станок, а пистолет — свихнувшийся Санта Клаус».
Он запечатал завещание в конверт, который надписал «А. Грузинскому. Лично». И положил конверт на столик возле кровати лицом вниз — чтобы, значит, ребята из службы наблюдения себе глаза не ломали, пытаясь разобрать, что за послание накрапал их склонный пооригинальничать клиент.
Воспоминания о дедовском «ЗИГ-Зауэре» были такими реалистичными! Эстерсон словно бы чувствовал в руках его смертельную стальную тяжесть, словно бы слышал глухой ход его немудрящей автоматики.
По ночам Роланду особенно нравилось об этом думать — как он вышибает себе мозги из старинного, овеянного славным ветром истории пистолета. В этих извращенных мазохистских мечтаниях он находил особое удовольствие.
«Однако, — вдруг подумал Эстерсон, — что мешает мне сделать такой же «ЗИГ-Зауэр» самому?
Неужели мне не по силам скопировать простецкую старинную машинку, в которой вдобавок я помню каждый винтик? Ведь в моем распоряжении все универсальные станки лаборатории! Да что лаборатории — завода! Кто там догадается, для чего предназначается эта деталюшечка? Разве что Грузинский. Но ведь Грузинский стучать не станет!
Пусть дальность и кучность стрельбы у его кустарного «ЗИГ-Зауэра» будут курам на смех, но ведь и охотиться на белок он с ним не собирается! Не велика задача — сделать пистолет, способный уложить человека с расстояния пять метров!»
Сказано — сделано.
Через две недели кривой-косой «ЗИГ-Зауэр» калибра 9 миллиметров с коробчатым двухрядным магазином емкостью на 15 патронов к весом девятьсот граммов лежал во вместительном внутреннем кармане Роланда Эстерсона. Впервые за долгие месяцы он позволил себе улыбнуться трижды за одно утро, хоть и странное это было дело — улыбаться приближению собственной смерти.
Не раз и не два за этот день Эстерсон прикладывал руку к груди. Но не к сердцу, отнюдь. Там даже сквозь комбинезон отчетливо холодил тело его стальной друг. Эстерсон постоянно ощупывал его — словно пытаясь удостовериться, что пистолет на месте, что он не потерялся и не сбежал.
