– Живым… – не зная, что сказать и как объяснить сестрам и всем остальным свое нынешнее состояние, я провел сухим языком по покрытым коростой губам.
– Славься, Господи! – истово прокричала Марфа и, взмахнув руками, простерлась ниц в пыли у ног Назаретянина.
Следом за ней упала на землю и Мария.
Я опустил взгляд и посмотрел на свои руки. Они были покрыты синими и фиолетовыми пятнами, а ногти казались черными. Разве это руки живого человека?
– Тебе следует вымыться, Лазарь, – с усмешкой заметил Назаретянин. – Погода нынче жаркая, а ты, как-никак, четыре дня пролежал мертвым. От тебя смердит. Даже сестры брезгуют к тебе прикоснуться.
Сам я не чувствовал никакого запаха, но готов был поверить Назаретянину – за четыре дня протухнет любой кусок мяса, даже если прежде он назывался человеком.
Должно быть, слова Назаретянина задели Марфу, потому что она тут же подбежала ко мне и, схватив за локоть, повлекла в сторону, где находился наш дом.
– Пойдем, пойдем, Лазарь, – негромко приговаривала сестра. – Ты вымоешься, переоденешься в свежую одежду, и все снова будет как прежде…
В последнем я как раз очень сильно сомневался. Но я молча следовал за сестрой, не решаясь ничего возразить. Да и что я мог сказать, если в отличие от меня она знать не знала, что такое смерть?
* * *
Прежде чем забраться в бадью с горячей водой, которую приготовили для меня сестры, я тщательнейшим образом осмотрел свое тело. Все оно было покрыто синими и фиолетовыми трупными пятнами. А на внутренних поверхностях бедер и внизу живота – в тех местах, где уже начался процесс разложения, – пятна имели зеленоватый оттенок.
Наверное, лицо мое было покрыто такими же отвратительными пятнами. По счастью, медное зеркало, которое я взял с полки, придавало всему, что в нем отражалось, желто-коричневые тона. Единственное, что я мог сказать, взглянув на себя в зеркало, так только то, что вид у меня был осунувшийся: глаза запали, нос заострился, щеки обвисли.
Забравшись в бадью, я не почувствовал прикосновения воды к своему телу. Я не мог сказать, насколько вода горячая, поскольку кожа моя вообще ничего не чувствовала. Возможно, это может показаться странным, но меня вовсе не пугала и даже не удивляла бесчувственность собственного тела. Я был мертв, а мертвый не должен ничего ощущать.
Чтобы еще раз убедиться в том, что это не сон, я взял шило и, подняв над водой ногу с почерневшими ногтями, вонзил его в стопу. Острое шило проткнуло стопу насквозь, но при этом я не почувствовал ни малейшей боли, а из раны не появилось ни капли крови.
Усмехнувшись, я воткнул шило в край бадьи и принялся мыться. В конце концов, если мне предстояло снова жить среди людей, то и выглядеть я должен был как человек, а не как живой мертвец.
Поскольку я не мог чувствовать исходящий от меня запах гниения, я старательно тер себя мочалкой, снова и снова ныряя с головой в воду. Во время одного из таких погружений я с некоторым удивлением понял, что могу находиться под водой сколь угодно долгое время, потому что, как и всякий мертвец, не испытывал потребности дышать. Мне нужно было набрать воздуха в грудь только в тот момент, когда я собирался что-то сказать.
Решив, что уже смыл с себя весь трупный запах, я попытался оттереть и пятна на коже. Я старательно тер мочалкой большое темно-синее пятно на левом предплечье до тех пор, пока с руки не начала слезать кожа.
Выбравшись из бадьи, я обтер свое ужасное тело, оделся в приготовленные чистые одежды, перевязал руку полоской белой материи и, расчесав волосы, вышел к сестрам.
По тому, как напряглись их лица и опустились уголки губ, я понял, что от меня по-прежнему смердит.
– Ты превосходно выглядишь, Лазарь. – Губы Марии расплылись в натянутой улыбке. – Но…
– Что?
Не знаю, что увидела сестра в моих мертвых глазах, только лицо ее внезапно сделалось белым, как саван. Дернув подбородком, словно пытаясь проглотить застрявший в горле кусок, Мария опустила взгляд к полу.
– Ты был мертв четыре дня, Лазарь, – тихо произнесла она.
– Я и сейчас мертвый, – спокойно ответил я сестре.
Мой голос скрипел и скрежетал, точно мельничные жернова, перетирающие крупный речной песок.
– Нет-нет, – быстро затрясла головой Мария. – Иисус воскресил тебя к жизни.
– Он заставил мой дух вернуться из Небытия, – возразил я сестре. – Но я по-прежнему мертв. – Я слегка развел руки в стороны. – И я не понимаю, зачем он это сделал.
– Он совершил великое чудо, прославляющее Бога, Сыном которого он является, – ответила на мой вопрос Марфа.
Взгляд ее при этом сиял так, словно в нем отражался тот самый Божественный Свет, о котором так много говорит Назаретянин.
– Может быть. – Я решил не спорить с сестрами. – Но мне от этого не легче.
– Иисус сказал, что тебе потребуется какое-то время для того, чтобы вернуться к обычной жизни, – сообщила мне Мария.
– А он, часом, не сказал, когда от меня перестанет вонять? – с усмешкой поинтересовался я.
– Иисус сказал, что мы должны верить, – смиренно склонила голову Мария.
– Верить? – Я снова не сумел удержаться от усмешки. – Он считает, что если я буду верить, то мое тело перестанет гнить?
– Ты снова жив, Лазарь…
– Я по-прежнему мертв, сестра. Разве ты не чувствуешь, как от меня смердит?
– Тебе просто нужно будет еще раз как следует помыться, – сказала. – А пока тебе поможет это. – Сестра протянула мне кувшинчик с благовониями.
– Откуда это у тебя? – удивился я. – Благовония стоят немалых денег. Или за те четыре дня, что я был мертв, жизнь стала иной?
– Эти благовония велел передать тебе Иисус, – сказала сестра. – Он знал, что первое время у тебя могут возникнуть проблемы.
– Он всегда и обо всех проявляет заботу, – тут же добавила Мария.
Я не стал спорить с сестрами. Просто скинул с плеч хитон и опустил его до пояса, позволив им умастить мое разлагающееся тело благовониями.
После того как запахи лаванды, шафрана и мира заглушили вонь гниющей плоти, я снова надел хитон и сел к столу.
– Ты, должно быть, ужасно голоден, – с доброй материнской улыбкой посмотрела на меня Марфа. – Ты ведь не ел четыре дня.
В этом она ошибалась. Глядя на блюда, которые в нашей семье подавались на стол разве что только на Пасху, до которой оставалось еще шесть дней, я не испытывал ни малейшего желания что-либо съесть. Мертвые не нуждаются в пище.
Чтобы не обидеть сестер, я проглотил пару маленьких кусочков маринованной рыбы и ломтик вареного мяса. Еда не доставляла мне удовольствия, поскольку я не чувствовал ее вкуса.
Надеясь избавиться от сухости в горле, я выпил большую чашу воды с лимонным соком. Вернее, не выпил, а, запрокинув голову, влил воду себе в горло.
