Копы сели нам на хвост сразу, как только мы показались в реале. Цацкаться они с нами не собирались и стали попросту палить из всех орудий. Им и груз не жалко, они даже не интересуются, что там у нас и откуда, у них установка на уничтожение, чтобы другим неповадно было. Чтобы не надеялись, чтобы знали, что контрабандист и труп — слова-синонимы.
Но и нашу посудину так просто не возьмешь. Какой-никакой, а бывший военный эсминец. И у нас орудия имеются. Хотя это так — покуролесить напоследок. Потому что если уж попались, никуда нам не деться. Но и сдаваться толку нет: по инструкции полагается расстрел на месте. Разве что пассажира помилуют, если разберутся.
Парень нацепил шлем и закрыл глаза. Корабль дрогнул и совершил такой нелепый и дикий маневр, что у меня желудок слипся с мозгами.
Иллюстрация Веры Лобовской
И вот уже трещат помятые палубы, и все мы прощаемся с этим светом, и воют, как полоумные, сирены, оповещая о пробоинах, и хрипит свои последние свирепые проклятия Модест, чья нервная система сейчас накоротко соединена с бортовыми контроллерами… И как раз когда он сорвал с себя шлем и заорал: «Не могу больше!», к его креслу Фил подвел Лиехо. «Какого черта?! — мысленно возмутился я тогда, не снимая пальцев с гашетки, но тут же подумал: — А почему бы и нет? Какая теперь разница?».
Парень нацепил шлем и закрыл глаза. Корабль дрогнул и совершил такой нелепый и дикий маневр, что у меня желудок слипся с мозгами, и я сразу же отрубился. Не совсем, а как бы впал в какую-то прострацию — среднее между обмороком и болевым шоком. А Лиехо все вертел и крутил кораблем. И в какой-то момент даже ухитрился на миг уйти в нуль, и тут же выскочить обратно в реальность. О таком приеме я и не слышал, да невозможно это просто с нашей оснасткой, а поди ж ты…
Помню еще один дикий момент, еще одну безумную картинку, которую я увидел, в очередной раз выпав из беспамятства. Фил стоит перед Лиехо на коленях и, черпая ложкой из разорванного мешка, пихает в рот нашему новоявленному нейроштурману-пилоту пыльцу, а тот жует эту отраву, не открывая глаз, а на лбу у него что-то лопается, и кровь фонтанчиками брызгает в потолок, а руки продолжают вертеть джойстики…
* * *
…Мы ушли от погони. Это был, наверное, первый случай в истории, когда попавший в засаду корабль с контрабандой ушел от погони. Модест, когда все стихло, подполз к креслу Лиехо и, плача, целовал его мертвые руки.
* * *
…Фил потом сказал мне:
— Чертовски жаль. Я не думал, что и впрямь дойдет до этого. Он объяснил мне, что теорию знает назубок, что если будет заваруха, он нас выведет. Но сразу сказал, что, скорее всего, погибнет тогда. У их сознания нет тормозов. Он не просто сливается с кораблем, он становится им. Он мечтал побывать хоть где-нибудь…
* * *
…А я все думаю, может, мир стал бы лучше, если бы всех нас в детстве кормили пыльцой центаврийского папируса? Если бы все мы были такими, как наш алмазный мальчик. И даже черт с ним, пусть бы мы все жили в бревенчатых домах над болотами.
© Ю. Буркин, 2007