— Хазрам!
Он услышал окрик в тот же момент, как на плечо ему легла рука — широкая, мужская, ногти впились в ткань его плаща. Юноша услышал имя, но не понял, что обращаются именно к нему, пока не сбросил руку, ударив локтем в корпус чужака. Тот, кто напал на него, попятился, шаркнув по пыли, и зашелся долгим, хриплым кашлем.
Уму обернулся. В переулке стоял высокий, широкоплечий, лысый мужчина с обожженным блестящим лицом. Очевидно, когда-то он был сильным, но теперь его кожа словно была натянута на каркас из костей. Куртка и штаны кое-где прохудились, а в других местах были залатаны кожаными заплатками. Он смотрел на Уму широко раскрытыми безумными глазами.
— Ты жив, — сказал он. — Я знал, что ты жив.
— Уходи, — коротко и резко бросил Уму. — Догма ждет меня.
Юноша не видел отца почти три года.
Грудь старика вздымалась, словно он бежал. Он зажмурился, а когда снова открыл глаза, взгляд их был более ясным, сфокусированным, но не безумным.
— Я пройдусь с тобой, — сказал отец Уму с осторожностью и раскаянием, словно пленник, договаривающийся об освобождении после сражения. — Догма ведь в Храмовом проезде, верно? Постараюсь не докучать тебе по дороге.
Уму отвернулся от него и снова пустился в путь. Отец плелся следом.
— Ты был там? — спросил он, спустя несколько минут. — Когда малкани разбежались?
— Да, — прошипел Уму.
Каждый из помощников Малкана претендовал на свою часть арсенала инопланетного оружия. Последовавшее за этим кровопролитие было худшим, что Уму приходилось видеть.
— Я предупреждал, что так и будет, — сказал отец. — Так всегда бывает.
Уму ничего не ответил.
— На моей войне тоже так было. Даже после того, как наши враги победили, они сцепились друг с другом.
— Может быть, вам следовало сражаться получше, — холодно и ровно ответил Уму. — Возможно, если бы именно твоя сторона победила, вы знали бы, что делать.
Юноша прибавил шагу. Он слышал затрудненное дыхание отца, старавшегося поспевать за ним.
Уму ожидал, что отец будет спорить. Всегда было так просто заставить его говорить о той войне. Одно неверное слово — и он взрывался, отстаивая свой выбор и свои действия против… Уму никогда не понимал, с кем же на самом деле спорил его отец. Никому на Крусивале не было дела до Войн клонов.
— Ты еще можешь вернуться, — вместо этого сказал отец, повысив голос. — Места и еды у нас достаточно. Я уверен, что смогу спрятать тебя от Догмы!
Уму поморщился и резко остановился, впечатав ноги в пыль. Он не повернулся к отцу.
— Догма дает нам мясо, мед и вино каждый вечер, — сказал он. — Просыпаясь, я вдыхаю аромат фруктов, а не плывущего по улицам дерьма. Я принес им клятву. Зачем мне возвращаться к тебе?
Отец не ответил. Возможно, ушел.
Ну и ладно. Все, что сказал Уму, было правдой, но не потому он оставался с Догмой. Юноша не хотел говорить о ней с отцом. Как и о малкани, и о том, кем он стал с тех пор, как ушел из дому.
Не Хазрам. Не Донин. Уму Седьмой.
Нечто внутри него, какой-то рудиментарный инстинкт призывал швырнуть рюкзак и броситься за отцом. Найти его и…
На этом фантазия кончалась. Не было никакого «и». Нельзя вернуть беспечное детство. Оставался лишь страх утратить возможность.
До Храмового проезда и старинного монастыря, где обитала Догма, он добрался в сумерках. Юноша пропустил вечернее обязательное проявление преданности и должен был явиться до полуночи, чтобы искупить вину. Но никто не укорил его. Соратники тепло встречали Уму. Он шел мимо них, раздавая свои приобретения инженерам, оружейникам и ремесленникам.
Копаясь в рюкзаке, он с удивлением обнаружил там маленький побитый плод — сладкую шипастую грушу, из тех, что упрямо росли в переулках. Она почти выпала из его руки, когда юноша осознал, что это отец каким-то образом подсунул ее ему. Тот был ловок, всегда мог провернуть любой трюк, если хотел.
Уму не хотел этого подарка. Он оставил грушу на монастырском складе и, чуть дрожа, отправился в спальный двор.
Там, в окружении стен монастыря, на подстилках или прямо на желтой траве растянулись во сне около сотни других последователей Догмы. Уму пришлось пробираться между ними под светом звезд в свой угол. В тени, выщипывая травинку за травинкой, ждала девушка на год или два младше его. Она села, устало зевнув, и улыбнулась.
— Вернулся, — сказала Пира Тен.
— Вернулся, — ответил Уму. Он сел на корточки рядом с девушкой и усмехнулся. — Я видел инородца на рынке.
— Заткнись, — широко улыбнулась Пира. — Ты врешь. — Она сунула ему в руку кусок хлеба с консервированной рыбой. — Ужин. Ты же правда врешь? Как это было?
Уму рассмеялся и рассказал Пире об инородце: желтокожий, рогатый, с черными глазами, словно демон из сказок. Он в самом деле врал, но Пира любила рассказы о чужаках. Юноша сочинил историю сразу же, как получил поручение, и приукрасил ее, когда покинул монастырь. Врать он собирался весь день.
Уму не знал, поверила ли ему Пира, ну и ладно.
— Значит, все было спокойно? — спросила она, когда он закончил рассказ. Она подобрала крошки от его ужина. Голос ее стал более серьезным. — В прошлый раз Кеффана ограбили прямо возле рынка. До сих пор не может шевелить пальцами.
— Все спокойно, — ответил Уму. — По большей части скучно.
Пира кивнула.
— Скучно — это хорошо, — заметила она. — Знаю, тебе неймется пострелять, но скука — это хорошо. Хорошо, когда можно передохнуть.
— Я не… — начал было Уму. Пира сдерживала смех, ожидая, что он клюнет. Юноша заставил себя проглотить возражение, нахмурился и снова начал: — И когда же начнется стрельба? — спросил он. — Кое-кто должен получить нож в спину.
Пира загоготала — слишком громко — и слегка расстроилась, когда соседи по спальному двору начали бросать на нее злые взгляды. Уму уселся на траву, и встречи прошедшего дня словно начали выветриваться из его головы, уходить в землю и дальше, в самое сердце Крусиваля.
Есть участь и похуже, чем быть Уму Седьмым. Бывают вещи и похуже, чем быть в рядах Догмы.
Он нашел себе семью и был этим доволен.
Глава 8
СЕКТОР МЕТАТИССУ
Сто девятый день отступления из Среднего Кольца
Семь лет спустя
Первая атака последовала в полночь через три дня после ухода Сумеречной с Коерти. «Громовержец» вместе со своим эскортом завис на краю безжизненной системы, в которой царило алое солнце. Техники спешили завершить обслуживание, прежде чем будет проложен курс с вражеской территории.
Когда имперский разрушитель вынырнул из гиперпространства и вошел в зону обстрела, «Клятва Апайланы» и оба ее Х-истребителя среагировали достаточно быстро, чтобы «Громовержец» не получил серьезного урона. Силы повстанцев сумели избежать яростной схватки, уйдя на световую скорость, хотя один из истребителей был поврежден шальным турболазерным выстрелом.
Вторая атака началась через тридцать часов. На сей раз «Громовержец» поджидали на подходе к системе Инриви, где Горлан надеялся запросить дополнительный ремонт. Силы атакующих состояли из легкого крейсера и эскадрильи СИД-истребителей. Даже с одним поврежденным Х-истребителем Сумеречной удалось разбить врага без особых усилий.
Ударная волна предсмертной агонии крейсера — распускающиеся цветы взрывов его двигателей и вооружения — уничтожила спасательные капсулы корабля. Как потом излагал Горлан, потери имперцев были «непреднамеренны и весьма прискорбны». Впрочем, это не помешало последующему бурному ликованию, в процессе которого солдаты Сумеречной вскрывали контрабандный алкоголь и поднимали тосты за пилотов и стрелков.
Сами же пилоты и стрелки в этом не участвовали — опасались, что понадобятся снова, причем скоро.
Третья атака последовала спустя еще девятнадцать часов, несмотря на то что «Громовержец» дважды менял курс, чтобы сбить преследователей со следа. Молниеносным сокрушительным ударом группа СИД-перехватчиков, укрывшихся в хвосте кометы, пролетавшей по системе Чонсетта, разнесла правый борт транспортника, прежде чем Сумеречная успела уйти.
