изображения и аудиозаписи, в которых голос ее матери тихо шептал из стен ее дома.
Гома проследила дугу жизни. Ндеге прожила еще тридцать лет после отбытия экспедиции. Прошло недостаточно времени, чтобы она узнала правду о "Занзибаре", но тогда Гома никогда по-настоящему не думала, что она узнает. Ндеге была мертва задолго до того, как экспедиция достигла Глизе 163, и прошло еще больше лет, прежде чем какие-либо известия об их находках дошли до Крусибла. В те последние годы ей не было ни прощения на смертном одре, ни успокоения совести.
Тем не менее, со временем правительство решило пересмотреть свое отношение к ней. С уходом Хранителей и новостями о второй Мандале - и ее активации Юнис - теперь был предпринят согласованный толчок к пониманию и укрощению этой устрашающей инопланетной технологии. Могли пройти десятилетия, столетия, прежде чем Мандалы можно было бы заставить петь по прихоти человечества. Однако что было ясно - и совершенно очевидно, учитывая содержание этих биографических фрагментов, - так это то, что работа Ндеге заложила основу для всех последующих экспериментов. Необходимость диктовала, что они должны опираться на ее достижения, и то, что когда-то считалось преступлением, теперь должно рассматриваться в новом, более снисходительном свете.
Гома хотела принять это молчаливое прощение на своих собственных условиях. Было приятно сознавать, что ее мать больше не испытывает ненависти, больше не несет моральной ответственности за ужасный несчастный случай. Но в этом был какой-то цинизм, от которого она не могла избавиться. Правительству было выгодно опираться на ее работу, и поэтому ее репутация должна была быть восстановлена.
Но все же. Прощение было лучше, чем порицание, не так ли?
Возможно.
Она уже поворачивалась, чтобы выйти из дома, когда перед ней появилась Ндеге, стоящая в луче солнечного света.
Ндеге успокаивающе подняла руку.
- Ты вернулась, дочка. По крайней мере, если ты видишь меня сейчас, значит, так оно и есть. Не бойся, я не призрак. Давно мертва. Это запись. Они позволили мне сделать это при условии, что однажды ты будешь в состоянии услышать мои слова.
Это была Ндеге, но постаревшую версию своей матери она видела только на изображениях на стене - Ндеге, какой она была ближе к концу этих последних тридцати лет. Должно быть, "Все" играет свою роль, - подумала Гома, - проявляя перед ней этот образ, такой же реальный, как день. Было ли это причиной, по которой они так стремились вложить в нее "Все" так быстро - чтобы она смогла увидеть Ндеге?
- Ты не должна бояться за меня, - сказала Ндеге. - В последние годы они были добры ко мне. Мой брат заставил правительство сдержать слово даже после своей смерти. Они сказали, что облегчат условия моего заключения, если я добровольно соглашусь на участие в экспедиции, и так они и сделали. - Ей пришлось сделать паузу, чтобы перевести дыхание, прежде чем заговорить снова. Ее голос был слабым и надтреснутым. - Тот факт, что я так и не поднялась на борт корабля, является случайным - завещание было там, как ты знаешь.
- Я знаю, - сказала Гома.
Изображение продолжалось без перерыва. - Я добивалась помилования, но этого явно не произойдет, пока у меня еще бьется сердце. И все же я верю в тебя, дочь. Я знаю, ты там что-нибудь найдешь. Что-то, что выставляет меня в лучшем свете. Что бы это ни было, я знаю, ты найдешь это.
- Я нашла, - прошептала она, как будто произнесение вслух могло разрушить чары.
- Врачи добры, но они обходят стороной вопрос о том, сколько времени мне осталось. Сейчас я не осмеливаюсь мыслить категориями лет. Месяцы были бы хороши, но недели могли бы быть более реалистичными. - Ее улыбка была нежной, а глаза искрились нежностью. Теперь от ее матери не осталось и следа какой-то свирепости - та помялась или стерлась за годы, прошедшие с тех пор, как улетела Гома. - Тем не менее я хочу, чтобы ты знала, что эти последние годы были не самыми худшими. Конечно, я скучаю по тебе и все еще скорблю по Мпоси. Но я нашла способы продолжать жить. Моим врагам было бы приятно думать, что мои дни были сплошным списком страданий и отчаяния, но я разочаровала их. Я жизнерадостна, и мне нравится жизнь. Закаты хороши, но рассветы еще лучше - даже инопланетный восход солнца в мире, который все еще не любит нас по-настоящему. Это то, что делает нас теми, кто мы есть. Назови это чертой Экинья, если хочешь. Я бы сказала, что мы просто ведем себя по-человечески. - Она сделала паузу, переводя дыхание - медленные, затрудненные вдохи. - Я заставила их пообещать мне одну вещь. Я не могу привести это в исполнение - меня не будет рядом, - но думаю, что они сдержат свое слово. На самом деле я прошу не так уж много, и я хотела, чтобы у тебя было что-нибудь, когда ты вернешься к нам. Кто бы ни привел тебя сюда, он поймет, что я имею в виду. Попроси их показать это тебе. Ты заслужила право получить его обратно. Добро пожаловать домой, Гома.
Изображение побледнело, исчезло из поля зрения. Гома снова прошлась по комнате, на случай, если что-то в ее движениях или осанке может вернуть Ндеге. Но второго явления не было. Какая-то интуиция подсказывала ей, что это все, что было; что то, что она услышала, не повторится. Ндеге не хотелось бы, чтобы ее слова были доведены до бессмысленности бесконечным повторением.
Но что она имела в виду?
Гома вышла в серебристое сияние дня Крусибла. Ей пришлось прищуриться от яркого света. Остальные все еще ждали ее, выражение их лиц было настороженным, как будто никто из них не был до конца уверен в том, что произошло внутри.
- Ну? - спросил Ру, как всегда, по существу.
- Она оставила мне сообщение. Она сказала, что у вас есть кое-что для меня - что-то, что она хотела бы мне подарить.
- Есть, - подтвердила Малхи. - Но мы не были уверены, что с этим делать и что вы подумаете. Это за домом. Вы хотите это увидеть?
Гома сглотнула. - Да. Что бы это ни было.
Ру взял ее за руку справа, Кану - слева. - Было сообщение? - спросил он.
- От Ндеге. Для всех. Вы можете зайти внутрь, если хотите. Мне было бы интересно узнать, появится
