– Бедолагой был ты?
– Чаще всего, да. По крайней мере, мне доставались самые пылкие. В общем, на нас обрушили лавину посланий, каждое следующее ароматнее прежнего — до дюжины запахов одновременно. Мы уже замучились отсылать их в лабораторию для химического анализа, чтобы убедиться, что мы разнюхали верно. И большинство их, если интерпретировать в правильном порядке, что, как считал отправитель, мы по некоторым причинам сделать не в состоянии, содержали разнообразные смертельные оскорбления. Эйрел всё больше и больше зверел от выходок этого гемского паразита, и когда я бился над расшифровкой очередного послания, он потребовал: «А ну дай сюда эту хреновину», вырвал его у меня из рук и пошел с ним в туалет. Где и снабдил это послание меткой… эээ… своего собственного запаха.
Корделия зажала рот салфеткой, замаскировав смех изящной имитаций кашля. Да уж, озверел так озверел.
– Он сказал, что уж этот-то ответ они переведут без труда. А потом запихал это послание в тот же конверт, в котором его доставили, и велел мне лично передать его на цетагандийский флагман. Увидев выражение лица того дипломата, когда до него дошло, я понял, что в жизни ничему так не радовался. Даже сквозь гем-грим было видно, что он побледнел как смерть.
– Боже мой! И что произошло потом?
– Этот тип ни слова не сказал. Но, очевидно, Эйрел был прав насчет того, что они всё поймут. Этот недоумок исчез из делегации бесследно, а следующий их дипломатический представитель был настроен куда более примирительно и… э-э… не благоухал.
– Ты прав. Я никогда об этом не слышала.
– О, исторические хроники очень старательно умалчивают об этой переписке. Причем, насколько я знаю, с обеих сторон. Я счел, что это было проделано идеально, но нужно было самому видеть, как все усугублялось, чтобы оценить эффект в полной мере. И я окончательно понял, что Эйрел сделает для Барраяра что угодно. Без исключений.
– Это… правда.
– За этот жест Эйрелу совершенно было не стыдно. Он определенно сработал и нагнал на цетов страху. Однако же, потом он немного устыдился того, что потерял терпение.
– О да, у него был на этом пунктик.
«Истории про Эйрела, – подумала Корделия. – Постепенно подавляющее, неизмеримое его присутствие в нашей и не только жизни сводится к «историям про Эйрела»«.
– Терпеть не могу говорить о нем речи на публику, – вздохнула она. – Каждая аккуратная, отредактированная вылизанная речь, из которой вырезаны все неподходящие фрагменты, заставляет его выглядеть мельче и проще. Они превращают его из реального человека, которым он был, в символ, который они хотят увидеть.
– Может быть, в символ, который им необходим?
Она отрицательно покачала головой.
– Лично я думаю, что им надо привыкать иметь дело с правдой.
Он поморщился:
— На меня в прошлом и так свалилось слишком много вещей, о которых следовало молчать.
Она кивнула, понимая, то, о чем он так и не сказал.
— Но, черт возьми, как я рад, что мне не приходится произносить эти дурацкие речи.
— О да.
Все следующее утро Джоул провел в, кажется, нескончаемой последовательности закрытых совещаний по различным предложениям поставщиков для постройки новой базы. Снабженцы и финансисты провели их первичную сортировку, но окончательное одобрение оставалось в ведении Джоула с Хейнсом, пока штабные финансисты интриговали в пользу то одного, то другого своего фаворита. Потребности финдепартамента Сергиярского командования и потребности Императора обычно сочетались неплохо, однако не всегда, и когда голоса становились громче, а отдельные пункты подсвечивались все более яркими цветами, Джоулу периодически приходилось себе напоминать, на чьей именно он стороне.
Прервавшись на поздний ланч, они с Хейнсом пошли в офицерскую столовую вместе. Пересекая главный плац, Хейнс прищурился и хмуро посмотрел на отдаленную гору поддонов с пластбетоном.
– Тебе удалось продвинуться в деле с этими ублюдками из Плас-Дана? – уточнил он.
– Вице-королева обещала натравить на них своих бухгалтеров, опытных в проведении расследований. В зависимости от того, что за решение она найдет и как быстро – а я надеюсь на начало будущей недели, – мы сможем придумать что-нибудь толковое. В долговременной перспективе пластбетон нам все же нужнее, чем месть.
Хейнс хрюкнул. Недовольно, но все же уступая.
– Порой просто бесит, что у тебя в распоряжении есть куча ребят с пушками, но нет разрешения просто взять и кое-кого пристрелить. Это стало бы настоящим облегчением.
Джоул мог только согласно фыркнуть.
В целом Федор Хейнс ему нравился. Генерала назначили сюда всего два года назад, и он пока что проявил себя как трудяга-офицер. Ему оставалось лет пять до пресловутого «дважды-по-двадцать» – что в первую очередь означало работу, сделанную вовремя и без излишней суеты. Его обязанности в нынешние мирные времена требовали именно такого человека, а не разочарованного вояки, которым – за исключением вполне понятной антипатии к гражданским поставщикам – генерал совершенно не был.
Его семейная жизнь в настоящее время находилась в некоем таинственном расстройстве: жена, с которой они прожили вместе много лет, при переводе мужа сюда осталась на Барраяре, якобы ради ухода за больными стареющими родителями. Однако, не исключено, истинной причиной стало то, что ей окончательно надоело переезжать за служивым мужем из одного гарнизона в другой. Двое старших сыновей генерала сейчас учились в колледже: один на Барраяре, а другой – на Комарре – что объясняло его аскетический образ жизни и съедало большую часть его жалования. Зато несколько месяцев назад дочь Хейнса отправили жить на Сергияр к отцу. Джоул не знал, как это расценивать: то ли это многообещающе намекало на скорое появление здесь жены Хейнса, то ли та, наоборот, откомандировала юную Фредерику к нему в качестве семейного шпиона. Если второе, то подозрения миссис Хейнс не оправдались: генерал не заводил интрижек на стороне если и не из флегматичной верности брачным клятвам, то точно из нежелания всяких переживаний, скандала и шума.
Когда они забрали свои подносы с раздачи в кафетерии и уселись за столиком у окна, Хейнс заметил:
– Кстати, сменим тему: меня в некотором роде отправили сюда в разведку.
– Да ну? – Джоул развернул бумажную салфетку и принялся разглядывать свой помятый сэндвич. Но дежурные блюда – жаркое и слипшиеся макароны – казались ему в столь жаркий день в субтропиках еще менее привлекательными.
