Лицо у него не слишком счастливое, и на мгновение я пугаюсь — вдруг он правда откажется! Но сегодня женский день, и Виктор решает поступить, как настоящий джентльмен:
— Конечно поеду, как же вы без меня! — говорит он ворчливо.
Иногда он кажется таким трогательно взрослым!
* * *
До Васильевского острова мы добрались без приключений. У меня нашлась в кошельке сотня рублей. Я помню, что на сотню можно купить пять билетов без сдачи, поэтому заплатила спокойно, а Виктор, как большой, расплатился с кондуктором из своего кармана.
В метро я немного растерялась и не услышала, как объявляют остановку, но Виктор взял меня под локоть, очень галантно, как настоящий кавалер, и мы вышли вовремя.
Ярмарку мы тоже нашли без труда. Я запомнила, что она расположилась сразу за институтом Отто, а те места я хорошо знала — когда-то лежала в оттовском роддоме с Сонькой на сохранении, и мы с мужем часто гуляли на Стрелке и вдоль Университета.
Ярмарку было видно издалека — небо подпирало огромное колесо обозрения, перемигивались разноцветные лампочки, играла веселая музыка. Когда я увидела все это, у меня вдруг возникло странное чувство — словно я вспомнила детство. Но в моем детстве не было никаких ярмарок, только аудиокниги Диккенса, Лидии Чарской и еще, кажется, Рея Брэдбери, которые нам давали слушать в школе. Эта ярмарка была словно из тех времен, и я почувствовала себя девочкой — той девочкой, которой никогда не была. Это было странно, но очень приятно.
Я так разволновалась, что когда мы подошли к кассе и надо было покупать билеты, я просто не могла связать двух слов. Хорошо, что Виктор и тут мне помог — протянул кассиру нужную купюру, посчитал сдачу и отдал мне, а потом очень трогательно наклеивал девчонкам на руки бумажные браслетики. Он так здорово со всем этим справляется — настоящий маленький мужчина! Надо сказать Виктору-старшему, чтобы он похвалил сына.
Народу на ярмарке было немного, несмотря на праздник. Кажется, многие послушались патриарха. Но для нас так было даже лучше, мы отлично провели время. Девчонки катались на карусели, Виктор стрелял в тире, потом мы все купили горячих вафель, влезли на колесо обозрения и увидели наш прекрасный город с высоты.
Мы уже собирались уходить, но тут девчонки заметили зазывалу. Он стоял у дверей Кунсткамеры и громко кричал:
— Дамы и господа! Не пропустите! Только у нас! Невероятный паноптикум! Чудеса и всевозможные уроды! Бородатая женщина и женщина без головы! Женщина без ног и женщина-змея!
Мне не очень хотелось идти, но девчонки запросились, да и Виктор не возражал.
— Это все, конечно, иллюзии! — сказал он мне, как взрослый взрослому. — Но любопытно посмотреть, как они устроены.
Мы вошли в Кунсткамеру, прошли мимо страшных чучел индейских богов в вестибюле, поднялись по лестнице и вошли в «Удивительный паноптикум».
Оказалось, что там нет ничего страшного. Как и говорил Виктор, одни иллюзии. «Бородатая женщина» была похожа на толстого некрасивого мужчину с короткой неухоженной бородой. Виктор сказал, что борода либо наклеена, либо это — симптом болезни.
«Женщина-змея» была обыкновенной акробаткой в трико, но гнулась она и правда здорово.
«Женщина без ног» висела на ремнях в небольшой кабинке, и ниже пояса у нее в самом деле ничего не было. Виктор сказал, что в низу кабинки поставлены зеркала, и они дают такой эффект.
«Женщина без головы» лежала в стеклянной витрине и понемногу шевелила руками и ногами. Виктор сказал, что в витрину вделана линза, и поэтому головы не видно. Девчонки смотрели на него с восхищением, а ему это ужасно нравилось.
— Мама, а здесь? А здесь что? — девчонки несутся к последней витрине, и мы с Виктором чинно идем следом за ними.
— Мама, что это?
Я в затруднении, но Виктор снова меня выручает:
— Здесь написано «Женщина, умеющая читать», — говорит он, указывая на табличку.
Довольно миловидная девушка в платье горничной сидит в витрине за небольшим столиком и держит в руках большую книгу в темном кожаном переплете. На столике стоит микрофон и девушка время от времени внятно и размеренно произносит: «Ня-ня мо-ет Лу-шу. У Ма-ши ку-кла. Де-ти и-дут в сад». Ее голос эхом разносится под сводами Кунсткамеры.
— Ну, это совсем просто! — говорит Виктор. — Ее заставили выучить эти слова, вот она и говорит. Конечно же, она не умеет читать!
Девчонки еще о чем-то его расспрашивают, а я стою перед витриной и не могу сдвинуться с места. Опять у меня такое странное чувство, будто я вижу что-то давно забытое и одновременно то, чего на самом деле никогда не было, чего я не могу помнить. Что-то такое, чего я не должна помнить. Что-то из чужих воспоминаний.
Полина Копылова
Алые паруса и серый автомобиль
Барк торчал из мелкой жемчужной ряби, как негодный зуб, — боком севший на дно, наполовину выгоревший после поцелуя с морской миной, которую принес памятный осенний ураган 194… года. Как будто ураган хотел их убедить, что на той стороне мира действительно идет война. Барк жалко, конечно, уж больно он украшал собой вид, даже и без парусов, но с другой стороны, слава Богу, что не на рыбачий катер мину нанесло: все живы, здоровы, только два-три стекла в ближайших домишках вылетело.
Да и ладно. Все равно никто сюда не едет — год, как война закончилась, народ обеднел, бьется как может, экономит — не до мечтаний, не до развлечений, да и подзабыли за трудные годы про местную достопримечательность. Если, дай Бог, опять потянутся — можно взять в рассрочку новый барк — купить-то дороговато станет… А паруса лежат в сохранности на сухом чердаке. Парусов-то таких не всюду и добудешь. Одно слово — особые паруса.
Сутулый долговязый старик ухмыльнулся и двинулся от пирса в деревню, с силой выстукивая тростью по лбам булыжников. Деревня негромко звучала на разные голоса: у кого-то из открытого окна бормотала радиола, где-то звучно терли о доску белье, где-то шкворчала на сковороде снедь, хныкал чей-то младенец, требовательно квохтала курочка. Твердый стук трости вплетался в эту мелодию, перекликаясь с другими звуками, но при этом существовал как бы сам по себе — как бы на десятую часть такта впереди или позади общей музыки буднего дня.
На маленькой площади перед трактиром, взобравшись двумя колесами на узенький тротуар из песчаника, стоял серый автомобиль. Он был похож на тяжелого жука — горбато-округлый, с переломом посреди лобового стекла. Такого не было ни у кого в деревне, старик знал точно. В деревне только у него был однажды автомобиль, до войны, — потом он его отдал сыну, тот держал в городе «Контору по прокату автотранспортных и иных средств». На дверце был знакомый знак-монограмма: серый автомобиль был взят внаем в конторе его сына. Когда он навещал Густа, что бывало нередко, тот всегда с гордостью показывал ему гараж, но таких больших машин старик не помнил. Эта была новая, значит, дела у сына опять пошли в гору. Послышались легкие шаги — старик обернулся и замер, как замирают, боясь спугнуть редчайшую бабочку или разбудить больного ребенка. На мостовой стояла маленькая хрупкая женщина. Ее руки в светлых перчатках сжимали сверкающий фотоаппарат, светлый пыльник в мельчайшую клеточку был расстегнут сверху на две пуговицы, голову облекала тонкая косынка, из-под которой выбивалась на смуглую матовую щеку седая прядь.
