Глава десятая
ЛЮЦИФЕР
«Кто, я? — снова спрашивал себя Эдмонд. — Несомненно, я другой, чем Поль, но и без всяких сомнений могу утверждать, что тоже мужчина. Я не человек в общепринятом смысле этого определения, ибо обладаю качествами и достоинствами, во много раз превосходящими человеческие. И все же я сродни человечеству, ибо по внешности и физиологическому устройству близок к нему. Но, отбросив внешние черты сходства, я должен считать себя чужим для этой планеты. И если в среде ее обитателей я в своем роде уникум, то должен думать о себе, как о сказочном детеныше эльфов или как о марсианине, заброшенном на эту планету неведомой силой».
Так думал Эдмонд, в праздном созерцании коротая время в своем любимом кресле, напротив черепа обезьянки Homo, и ее пустые глазницы, наводя на новые мысли, настойчиво привлекали его взгляд.
«Твоя кровь течет и в моих жилах, Homo, — продолжал он ленивые размышления. — Во всех отношениях мы ростки одного корня. Мой череп — это твой череп, ставший лишь более вместительным. Мои руки — это твои руки, добившиеся необычайной искусности. Моя душа — это твоя душа, впитавшая опыт поколений; и моя скорбь — это твоя радость обретения разума. Ты — неопровержимое доказательство моих земных корней, нет видимых противоречий в единстве наших кровных уз, мы — одна семья с одной родословной».
И снова мучил Эдмонда Холла короткий вопрос: «Так кто же я?» И два его сознания, постигая, играют проблемой, выворачивают ее, разглядывают с разных сторон, пробуя найти отправную точку для логических построений.
«Если происхождением своим я обязан человеческой расе, то существуют три варианта ответа, три вероятностные возможности. И первая из них: во мне чудесным образом обрели второе рождение атавистические черты великой древней расы, на заре человеческой эры слившейся с человечеством и растворившейся в нем. Вторая: я не больше чем простая случайность, единственная в своем роде, и не имеющая никого значения. Шутка природы, несчастный случай, без корней и без влияния на мир, расположенный вне сферы действия законов случайных величин. И третье: я предтеча, явлением своим я предвещаю пришествие новой, могучей расы. Я — сверхчеловек, рожденный раньше назначенного ему времени. Решение моей загадки распадается на разрешение загадок прошлого, настоящего или будущего».
И он продолжал: «Я отбрасываю первое по соображениям логики, ибо могущественная раса древности должна была оставить на земле, носившей ее, отпечаток своего пребывания, но нигде в мире я не видел древних руин, кроме тех, что оставило за собой человечество. Египет, Вавилон, Греция, Индия, Юкатан — все эти руины — вот что оставила история как воспоминание о древних народах.
Я отбрасываю второе по соображениям этики, ибо горд и не имею других чувств к окружению своему, кроме горького презрения. И если случайным было мое рождение, разве не испытывал бы я чувство зависти к этим другим существам, помещенным здесь природой по ее желанию и под ее добрым покровительством? Отличие мое стало бы источником стыда, а не началом гордыни и высокомерного презрения.
Остается третья возможность — идея будущего. И коли я отринул первые две, значит, должен признать последнюю и уверовать, что я предвестник прихода новой расы, предтеча заката эры человеческой. Я — Враг, чье призвание — уничтожать; я заменю собой человечество; я — живое воплощение будущего».
И он взглянул на Homo и встретился своим задумчивым взглядом с пустым, безжизненным и одновременно презрительным взглядом пустых глазниц.
«Я для Человека тот, кем Человек был для тебя, Homo. Я тот, кого возлюбят поклоняющиеся дьяволу, как в страхе перед неумолимыми силами, недостойными их понимания, и твои сородичи возлюбили Человека дьявола. Ибо кем еще может быть для Человека его уничтожитель, его Враг? С точки зрения человеческой я — воплощение зла. Я — Сатана!»
Глава первая
НЕДОЛГАЯ ПОГОНЯ ЗА ВЛАСТЬЮ
Под вечер одного из плывущих длинной чередой неприметных дней наш герой гнал машину по, казалось, бесконечным окраинам расползающегося вширь города-монстра. На какое-то время ощущение мощи и скорости послушно несущегося вперед автомобиля развлекало его, отвлекая от обычных мрачных мыслей. Эдмонд почувствовал неописуемый прилив возбуждения, словно это не машина, а усилия собственного тела несли его вперед быстрее ветра и мысли, пока и это ощущение не исчезло бесследно. И тогда наш герой сбросил скорость, позволив машине лениво и бесцельно скользить по белому бетону шоссе. Здесь шоссе шло параллельно озеру, и иногда в просветах между деревьями Эдмонд видел, как острым трепещущим светом вспыхивает его гладь в лучах уже невысокого солнца. Из объятий шоссе вырывалась ведущая прямо к озеру узкая боковая дорога, и он наугад свернул на нее и ехал в густой тени тесно обступивших дорогу деревьев. Теперь дорога шла прямо над озером, по краю отвесной стеной уходящего к воде маленького обрыва. Эдмонд свернул на обочину, вышел и бесцельно зашагал к обрыву.
Долго он смотрел на нескончаемый бег волн, чей глухой, неумолчный ропот в созвучии с меланхолическими струнами его души навевал унылую тоску. Затем Эдмонд прилег на поросший травой земляной склон, раскинул руки и посмотрел на небо сквозь ветви дерева, смотрел и каждой клеточкой тела ощущал свое меланхолическое состояние. И он подумал, что тщетность была уделом всех его усилий; и еще думал, что мог добиться и взять все, что пожелает, но он не знал в этом мире того, чего стоило бы пожелать. Даже знание и стремление к нему разочаровали его. Так что же остается?
Любая земная власть возможна для него, стоит лишь протянуть руку и зажать ее в кулаке. Несколько коротких мгновений Эдмонд забавлялся родившейся идеей, рассматривая возможные средства и строя наброски планов. В пределах возможного несколько путей к видимой цели представлялись ему открытыми. Эдмонд мог стать сказочно богатым и обрести финансовое и экономическое могущество. Создание абсолютного оружия сделает его мировым диктатором. Как в те далекие века, когда сознание человека лепили, как воск, он мог стать властелином душ — мессией новой веры. А если взять за основу эти три плана, можно найти разумную комбинацию… И об этом он тоже думал.
Но более остальных ему нравился второй — самый сложный в осуществлении план. Технические задачи изобретения оружия с вытекающими отсюда социальными проблемами предоставляли широчайшее поле деятельности для его нерастраченной энергии. В возможностях своих он не сомневался, ибо планы стратегических действий были уже ранее продуманы до деталей, и оставалось лишь принять решение, каким путем он пойдет к достижению цели. И именно выбор стал неразрешимой проблемой, его камнем преткновения, ибо, испытав крушение надежд, более всего страшащийся скуки бесплодного бытия, наш герой понимал, что не хочет власти над человеческими существами. Он не испытывал к ним ненависти, но и не любил так сильно, чтобы стать пастырем.
