Перевод: Voyual
Зловещая долина
Бессмертие, но какой ценой, в каком виде, и как остаться самим собой? В недалеком будущем у вас есть возможность создать нового себя, свою улучшенную версию, способную просуществовать до конца времен. Но если бы вы могли жить дальше, если бы могли выбирать, каким ваше «я» будет в вечности, многое ли из своего прошлого вы бы захотели оставить при себе? Разве не заманчиво было бы, скажем… внести кое ‑какие коррективы? Адам уже не тот, кем был раньше, но стремится вернуть прежнего себя [11].
1
Когда поток образов приостановился, его осенило, что сон длится неизмеримо долго, и ему хочется проснуться. Но когда он попытался представить картину, которая должна была открыться его глазам в момент пробуждения, его разум, схватившись за вопрос, умчался с ним прочь – не меняя тему, а скорее, вызывая из темноты ответы, которые, он был уверен, уже давно утратили свою истинность. Он помнил двухъярусную кровать, на которой они с братом спали, пока ему не исполнилось девять – и кусочки сломанных пружин, нависавших над ним подобно крошечным сталактитам. По кругу абажура его прикроватной лампы были прорезаны отверстия в форме ромбов; накрыв их пальцами, он разглядывал пробивавшееся сквозь тело красное свечение до тех пор, пока жар от плафона не становился нестерпимо горячим.
Впоследствии, уже в своей собственной комнате, у него появилась кровать с пустотелыми металлическими стойками; их пластиковые наконечники легко снимались, благодаря чему он мог закидывать внутрь изжеванные огрызки карандашей, булавки, скреплявшие свежекупленные школьные рубашки, хитроумно обернутые вокруг картонных упаковок, гвозди, погнутые неудачными ударами молотка в попытке выложить на дровах рисунки из цинка, кусочки гравия, попавшие ему в обувь, засохшие сопли, которые он выковыривал из своего платка, и крошечные шарики, скатанные из клочков бумаги, на каждом из которых значилась фраза из четырех‑пяти слов, выражавших то, что казалось важным на тот момент – целая летопись его жизни, нечто вроде керновой пробы, обнажающей срез геологических слоев, которая бы обрадовала будущих археологов куда больше, чем любой дневник.
Но была в его памяти и другая картина, в которой он откуда‑то снизу спросонок глядел на разбросанную по полу одежду, в арендуемой комнате, где не было кровати как таковой – только складной диван. Этот образ казался таким же далеким, как воспоминания о детстве, но что‑то заставляло его обрисовывать комнату все бо́льшими подробностями. На столе стояла печатная машинка. Он чувствовал запах ее ленты, видел коробку, из которой ее достали – она стояла на полке, в углу с канцелярскими принадлежностями; на синем фоне виднелись белые буквы, но ему никак не удавалось ухватить составленные из них слова. Он всегда охотился за черными лентами, но ассортимент большинства магазинов ограничивался черно‑красными. Кому вообще может потребоваться что‑то печатать красным?
Сменив ленту и вытирая перепачканные чернилами пальцы о выброшенную страницу, он знал, что вся эта сцена была анахронизмом, и попытался проследовать за этим озарением до самой поверхности, как ныряльщик, погнавшийся за мимолетным проблеском далекого Солнца. Но что‑то тянуло его вниз, приковывая к холодному деревянному стулу в той самой комнате без отопления, со стопкой чистой бумаги по правую руку, кипой напечатанных листов – по левую, и корзиной для мусора под столом. Ему позарез нужно было поразмыслить о том, как завиток буквы «е» иногда превращается в сплошной черный овал, заставляя его прочищать все литерные рычаги старой футболкой, смоченной в денатурате. Он боялся, что если бы не подумал об этом сейчас, то в будущем такого шанса могло и не представиться.
2
Вопреки всем советам, Адам решил посетить похороны старика.
От этого его отговаривал сам покойный. – К чему создавать проблемы? – спрашивал он, лежа на больничной койке и сверля Адама взглядом, от которого становилось не по себе – столько в нем было вампирской жажды, которая только крепла с приближением конца. – Чем чаще ты будешь тыкать их в это носом, тем выше шансы, что они захотят поквитаться.
– Ты вроде говорил, что у них ничего не выйдет.
– Я говорил лишь, что приложил все усилия, чтобы им помешать. Ты хочешь сохранить наследство или спустить его на адвокатов? Не надо давать им лишний повод для нападок.
Но стоя в душе и наслаждаясь ощущением горячих капель воды, барабанящих по его коже, Адам только укрепился в своей решимости. С какой стати он должен прятаться? Ему нечего стыдиться.
Не так давно старик купил Адаму несколько костюмов и оставил их висеть рядом со своей собственной одеждой. Выбрав один из них, Адам положил его на кровать и провел рукой по потертому рукаву старой оливково‑зеленой рубашки. Он был уверен, что рубашка ему подойдет, и на мгновение даже задумался о том, чтобы ее надеть, но затем, ощутив неловкость, выбрал одну из новых, которые шли в комплекте с костюмами.
Одевшись, он взглянул на нетронутую постель, пытаясь придумать оправдание тому, что он до сих пор занимал комнату для гостей. Никто не собирался предъявлять права на эту спальню. Впрочем, слишком уж привыкать к ней тоже не стоит; вполне вероятно, ему придется продать этот дом и найти куда более скромное жилище.
Приступив к бронированию машины, Адам вдруг понял, что не знает, где именно должна была состояться церемония. Наконец, он нашел координаты в конце некролога, где говорилось, что похороны были открыты для посещения публики. Стоя перед парадной дверью в ожидании машины, он попытался в третий или четвертый раз прочитать сам некролог, но его взгляд как будто остекленел. – Моррис тра‑та‑та… Моррис тра‑та‑та… Моррис тра‑та‑та…
Его телефон подал сигнал, ворота открылись, и машина въехала на подъездную дорожку. Он занял пассажирское сидение и проследил за движениями рулевого колеса, которое, будто ведомое невидимым полтергейстом, совершало маневр разворота. Адам подозревал, что при всех победах, которые могли одержать адвокаты, ему еще какое‑то время придется доплачивать за «безнадзорное вождение».
Когда машина повернула на бульвар Сепульведа, открывшийся взгляду пейзаж произвел на Адама странное впечатление – он казался отчасти знакомым, а отчасти непривычным – но вполне возможно, что не так давно этот район был перестроен. Он ослабил тонировку, надеясь избавиться от затянувшегося чувства отчужденности. Свет, отражавшийся от мостовой под безоблачным небом, нещадно жег глаза, но Адам не стал затенять стекла.
Церемония проходила в похожем на часовню здании, которое, скорее всего, исполняло роль семи различных конференц‑залов; так или иначе, на нем не было ни одной привлекающей внимание вывески, указывающей на религиозную принадлежность или вдохновляющие образы голливудской «страны грез». Старик завещал свои останки медицинской школе, так что им, по крайней мере, не придется ехать в Форест‑Лаун [12]. Отойдя от машины, Адам заметил одного из племянников старика, Райана, который направлялся ко входу в сопровождении своей жены и взрослых детей. Старик проводил с ними не так много времени, но все же обзавелся их недавними снимками и показал их Адаму, чтобы того не застали врасплох.
Адам задержался и подождал, пока они не зайдут внутрь, прежде, чем пересечь внешний двор. Подходя к двери, он заметил на подставке рядом с трибуной большой портрет, на котором старик был изображен явно до того, как его тело захватил рак. В этот момент решимость Адама пошатнулась, но он собрался с духом и направился вперед.
