— Я хотел бы увидеть не следы…
— Значит, вы думаете, что на Плутоне существует жизнь? — по-своему понял Витя Бурмакова.
— Что может существовать на мертвой планете в мертвом пространстве? — грустно ответил тот. — Будет удачей, если мы хотя бы убедимся в правильности нашей догадки.
— А вдруг? — загорелся Павел. — Что бы вы ни доказывали, а я хочу верить. Вы говорите, что Плутон чужой для нас. Так вот. Люди далекой Галактики решили отправиться в путешествие. Их наука была такой совершенной, что им не нужно было строить космические ракеты. Они направились во Вселенную на своей планете и, таким образом, попали в Солнечную систему.
— Чем вы объясните, что они остановились так далеко от нас? — Гипотеза-шутка чем-то захватила Бурмакова. Не ожидая, что скажет Павел, он ответил сам на свой вопрос: — Обитатели Плутона живут в ином измерении времени. То, что нам представляется столетием, у них — секунды или минуты. Потому им совсем не надоело жить в провинциальной области Солнечной системы. Они пока присматриваются к нам.
— А какой у них общественный строй, Павел Константинович? — спросил вдруг Витя.
— Не знаю. Но если они достигли такого высокого уровня развития техники, то, наверное, и живут в очень высокоорганизованном обществе.
— Я думаю, у них — коммунизм! — безапелляционно сказал Витя. — Как у нас. Только построенный давно, и по соседству нет империалистов. Вот здорово! Правда, Степан Васильевич?
— Мечтатели! А вдруг Плутон — это осколок Фаэтона, и поэтому его не было на памятнике? — покачал головой Бурмаков. Мечты молодежи взволновали его. Но ему не хотелось, чтобы товарищи это заметили. Он всю жизнь учил себя признавать только те мечты, которые вытекают из определенных научных выводов.
Долго в эту ночь лежал он без сна, прислушиваясь к ровному дыханию Вити, спящего рядом. Третья кровать была пустой: Павел нес вахту. Витя с Павлом сегодня растревожили его мысли, и Бурмакову впервые захотелось пофантазировать просто так, не вдаваясь в науку.
Встретить человека другой цивилизации… Он этому посвятил свою жизнь. Неужели надежда так и останется надеждой, неужели это сделает не он, неужели открыть населенные планеты суждено кому-то иному? Обидно. Но ведь он и так много сделал, чего же ему еще не хватает? Встречи? Но нельзя же, чтобы все доставалось одному. Ему нечего сетовать на судьбу. А та встреча на Марсе? Памятник, который он увидел, — это же свидетельство Разума, чужого, неземного, однако близкого человеку. Как он не подумал об этом раньше? Возможно, он стоял у истоков встречи с теми, кто оставил свои непонятные следы не только на Марсе, а и на Земле?
Мысли шли дальше. Он видел чудесную планету, залитую ярким солнечным светом, прекрасные города с широкими улицами и многоэтажными дорогами, полными машин, большие зеленые леса, населенные разными зверями, птицами. А над всем этим царил человек — похожий и не похожий на земного: сильный, волевой, умный. Он подчинял себе силы природы, он проник в космос. Его посланцы оставили после себя макет Галактики на Марсе, Баальбекскую веранду на Земле…
Нет, в таком состоянии Бурмаков уснуть не мог. Он встал, поправил одеяло на Витиной кровати и включил телескоп.
В телескопе пепельным светом светилась серая масса Плутона. И Бурмаков вдруг почувствовал, что ему хочется поверить в шутку Вити и Павла.
«Набат» лег в дрейф на орбите искусственного спутника Плутона. Позади остались миллиарды километров, трудные испытания, перегрузки, связанные с разгоном и торможением корабля. Перед решающим штурмом планеты экипаж получил небольшую передышку. Утомленные долгой дорогой, люди наслаждались невесомостью, на время забыв, что они находятся почти у цели своего многомесячного путешествия.
Первую вахту вблизи Плутона Бурмаков взял на себя. Ни Павел, ни Витя не протестовали. Космос за это время потерял для них новизну и необычность, и то, что рядом чужая и загадочная планета, вдруг стало само собой разумеющимся и не вызывающим острого интереса. Они не льнули к окулярам телескопа, к иллюминаторам, не обменивались мыслями и догадками, как это было вблизи Марса. Они подчинились решению командира и спокойно ушли спать.
Странной была эта планета. Шесть ее радиусов отделяли пока людей от нее, но казалось, что она уже держит их подле себя невидимыми и крепкими узами. Время от времени «Набат» вздрагивал, на какую-то долю секунды напрягался, словно раздумывая, продолжить свой бег или свернуть к мрачной черной поверхности шара, затмившего собою половину неба, потом снова мчался дальше.
Что-то похожее было, когда пролетали Юпитер. Там тоже все время чувствовалось могучее притяжение бурлящего гиганта. Но там оно было постоянным. А здесь?..
Бурмаков вспомнил, как плавно и легко кружил корабль вокруг Марса, и вздохнул. Как не похожи они — Марс и Плутон. Один — светлый, солнечный, радужный, кажущийся сейчас даже родным. Другой — угрюмый, отчего-то злящийся, и поэтому непонятный, тревожащий.
А высаживаться придется. Просто невозможно не побывать на Плутоне, предполагая его тайну. И, кроме того, без достаточных запасов горючего для обратного пути не хватит, пожалуй, и жизни, разве что Витя при благополучном исходе вернется древним стариком. Нет, об этом и думать нельзя. Он, Бурмаков, обязан найти дорогу назад, оправдать перед людьми, своей страной те надежды, которые возлагались на их экспедицию.
Досадуя на себя за эту минуту слабости и сомнений, Бурмаков добрался к креслу перед главным пультом, пристегнулся покрепче, скользнул взглядом по приборам. Разноцветные огоньки-сигнализаторы светились успокаивающе спокойно. На них не оказало воздействия ни расстояние, измеренное траекторией в сотню астрономических единиц, ни время.
Они также уверенно сообщали о курсе, температуре, уровне радиации и о многом-многом другом, что определяло положение и условия людей в космическом пространстве. Математическая уверенность умных приборов всегда словно прибавляла спокойствия самому Бурмакову.
На экране — над пультом — маленький кораблик описывал дугу над еле светящейся полусферой. Он не изменил своего направления и тогда, когда Бурмаков вдруг почувствовал, что многослойный мощный корпус «Набата» снова на мгновение напрягся. Степан Васильевич успел заметить, что стрелка, показывающая высоту относительно Плутона, дрогнула и потом опять замерла.
Вокруг планеты была обычная космическая среда, практически пустая. На пути корабля в это время приборы не отмечали никаких преград. Так отчего возникало это необычное в поведении «Набата»?
