Видно, не свои слова выговаривал м’сэйм — только письмена мудрые, старинные могли звучать так пылко и возвышенно, что несчастный пленник не нашелся — да и не захотел на них возразить.
— И я выйду навстречу ему и стану пред ним…
Молния — не грозовая, смертоносная, а благодатная зарница ну просто смехотворной по своей простоте догадки сполоснула пожухлые было мозги Харра. Слава Незакатному!
— Складно чешешь, — примирительным топом проговорил он. — Только притомил ты меня. Голову я зашиб, а ты песен просишь… Отдохну я малость, с твоего разрешения.
И он принялся расстегивать свой кафтан. М’сэйм взирал на него без опаски — знал, что проворные ладошки его холуев ошлепали каждую пядь одежды чернокожего неофита и оружия под ней оказаться никак не может.
— Ты ступай пока, — угасающим голосом пробормотал Харр, развязывая пояс — Только скажи мне последнее: как вы называете свою землю — всю, от восхода до заката?
— Это‑то тебе зачем?
— Чтобы в песню вставить…
— Так и называем: Вся Земля. На старинном наречии — Ала–Рани, — кинул сверху м’сэйм, точно подачку.
Харр привалился спиной к осклизлой стенке, прикрыл глаза:
— Песни‑то порой во сне приходят…
Замер.
Наиверший постоял еще немного, потом удовлетворенно хмыкнул, и Харр услышал его удаляющиеся шаги. Раз, два, три, четыре…
Пальцы менестреля бесшумно делали свое дело.
Четыре, пять, шесть… Готово. Шесть, семь…
— Эй, твоя милость! — шаги замерли. — А если сейчас тебе первые строки пропою — ужин мне добрый обеспечишь?
Шаги повернули обратно — семь, шесть, пять…
— Наклонись только — осип я от сырости, голос сорву…
Широкоскулое, торжествующе ухмыляющееся мурло не успело заслонить собой лампу — по–змеиному свистнула веревочная петля, захлестывая шею, и со сдавленным храпом м’сэйм повалился в колодец.
— Со свиданьицем! — поздравил его по–Харрада, для верности врезая ему между глаз.
Пленник пленника обмяк и не брыкался.
Перво–наперво надо было снять с него и обмотать вокруг себя незаменимую свою тонкую веревку — вот ведь как, порой дороже меча оказывается! Заткнуть своим кушаком маленький узкогубый рот. Заломить назад руки и крепко связать их змеиным поясом (у, строфион тебя в зад, надо бы наоборот!). Стащить сапожки — нельзя путать ноги поверх сапог, так легче освободиться — и, оборвав собственные рукава, стянуть лодыжки, чтобы не пнул куда не следует. Все?
Нет, не все. Его самого тщательно обыскивали — значит, не грех сию процедуру на самом Наивершем проделать. Харр похлопал по черной безрукавке, сшитой из неведомой ему чересчур тонкой кожи, и сразу же обнаружил потайной карман, пришитый изнутри, и в нем плоский черненый перстень в виде трижды свившейся змейки; вместо камня была вделана крупная чешуйка, отливающая бронзой. На чешуйке еле заметно был выцарапан какой‑то знак. Пригодится. Похлопал еще — нашел ножичек, тонкий, как бабья спица, недлинный, но как раз пришедшийся бы скользнуть меж ребрами — до самого сердца. Аи да Наиверший, аи да праведник. Просыпаться тебе пора.
Он похлопал м’сэйма по щекам — не подействовало. Или умело притворялся. Очень жаль, время не ждет. Харр вполсилы, без размаха пнул его точнехонько по сосуду мужественности — м’сэйм изогнулся, точно скорпион, и широко распахнувшиеся его глаза сразу стали кругленькими.
— Извини, выбора не было, — объяснил Харр. — Подымайся и — носом к стенке.
Он вздернул пленника за связанные руки, и тот выпрямился во весь рост. И только тут менестрель разглядел, что за мерцающий нимб осеняет его голову: это была колючая ветка, свернутая венчиком, так что шипы ее торчали, точно зубцы на короне. И на каждый шип была наколота живая пирлипель.
— Сволочь… — процедил Харр, осторожно снимая венец и одну за другой освобождая уже потухающих мучениц — они поползли по полу, волоча чешуйчатые пестрые крылышки. — Стой прямо, не сгибаясь и не приседая; шелохнешься — так по яйцам звездану, что глазки на пол вывалятся!
М’сэйм, упершись лбом в стенку и выгнув назад плечи, замер. Да и выбора у него не было. Харр оперся ногой о его связанные руки — хорошо стоит, мерзавец, прямо как окамененный! — оттолкнулся от пола, перебрался на плечи. Неужто не достать будет до края?..
Достал.
Вцепился так, что кровь из‑под ногтей брызнула. Выдохнул воздух. Подтянулся, закрывая глаза от натуги… Получилось — лежал грудью на краю колодца.
— Ну, до первой весенней грозы! — крикнул он вниз и помчался к выходу.
Прикончить гада было бы, возможно, большим удовольствием, но нельзя было терять ни секунды. А обнаружат его живым или мертвым — все равно погони не миновать. Харр взлетел по винтовой лесенке, уперся с размаху в чей‑то живот. Вскинул руку с перстнем:
— Именем Неявленного и волей Наивершего!
Встречный — страж, по всей видимости — брякнулся на пол. Харр перепрыгнул через него и ринулся дальше. Пару раз упирался в тупики, но повезло — вылетел наконец па чистый воздух. Сразу понял, что пробыл под землей долгонько — уже завечерело, и усталые м’сэймы, как скотина на водопой, тянулись к чанам с разварным зерном. На взъерошенного Харра воззрились с удивлением, но он той же волею и вышеупомянутым именем проложил себе дорогу и, гулко впечатывая шаги в потемневшую тропу, широкими летучими прыжками понесся назад, по направлению к своему первому пристанищу. Его долговязая вечерняя тень летела справа, языком черного пламени полыхая по застывшей в недоумении траве, которая с каждым шагом становилась все выше и выше.
А вот она уже и во весь рост. Стоп.
Он резко притормозил и прислушался: пока погони не было, да и с чего? Вопрос был только в одном: пойдут справляться у Наивершего, что это гонец на ночь глядючи у всех на виду через всю долину почесал, или нет? Неизвестно. Значит, шансов — один на один. Да еще один, что случайно найдут. Да еще, что как‑нибудь выплюнет кляп и закричит… Нет, рисковать нельзя.
Харр осторожно, стараясь не сломать ни единого суховатого стебелька, раздвинул траву и шагнул как можно шире в глубину степных зарослей. Обернулся, стебли подправил. Круто двинул вправо, обходя холм по широкой дуге. Голову высунуть он боялся, да и трава была слишком высока, так что виднелся ему лишь каменный торчок на вершине, из которого, как змеиное жало, проглядывало острие железного копья. Отдельных голосов отсюда слышно не было, но их отдаленный гул сливался со звоном закатных цикад. Ему пришлось пересечь еще одну тропу, и едва он это сделал, как из‑под ног вылетела переливчатая желто–зеленая пирль и зависла точно у него перед носом. Тревога?
