Только бы от преследования уйти... хрен с ним, с транспортом, пешком до Баллареги дотопаем. Лишь бы уйти сейчас. Бог, сказал я, если ты есть все-таки, помоги нам уйти, пожалуйста. Может, я не прав, может, мы ошибаемся, мы потом это поймем. Но помоги уйти сейчас. Голова начала кружиться. Сознание бы еще не потерять. Арни вдруг остановил машину. Спрыгнул с седла.
– Ты чего? – спросил я, едва ворочая языком.
Тихо было так вокруг... Листья только шуршали, падая. Удивительно тихо, после всей этой гонки, стрельбы, рева мотора.
– Показывай, – сказал он, – куда он попал?
Я только сейчас понял, что левая рука моя все это время, оказывается, страшно болела и мешала. То есть, что мешала, я чувствовал, конечно. И она не то, что болела, а просто находилась в огне. То есть ее просто не было уже, а был сплошной огонь. Он жег, конечно, но как бы отдельно от моего тела. Кровь лилась потихоньку, темная, видно венозная.
Арни только глянул, и тут же сбросил куртку, стал стягивать рубашку свою, грязную и заскорузлую от крови. Понятно, больше перетянуть у нас нечем. Арни оторвал рукав, относительно чистый, разделал его на две половины и стал изо всех сил затягивать мне рану.
– Пуля там сидит, – сообщил он безжалостно, – в кости, похоже. Дрянь дела...
Я сглотнул комок.
– Давай мою рубашку, – сказал я, – она хоть почище.
Арни согласился. Из рубашки он скроил вполне приличный бинт и туго замотал мне предплечье.
– Крови ты много потерял, дрянь,– сказал он озабоченно, – хорошо бы сейчас уже остановилась...
– Вряд ли там крупная вена задета... это не такое уж кровотечение, – сказал я. Мне доводилось видеть хорошее кровотечение. Но на душе было как-то пакостно... тревожно как-то. Если бы я точно знал, что рана эта меня доконает, что крови ушло слишком много, или что кровь не остановится, или что начнется нагноение, я бы, может, и успокоился. А так, когда не знаешь, чего ждать, что думать...
Какого черта! Я разозлился на себя. Теперь уж мы обязательно дойдем. Это смешно, от Райзнока не дойти до Баллареги. Доползем, как угодно – но доберемся... здесь всего дня два ходу. Может быть, нас и не поймают... Еще есть банка консервов, немного сухарей.
– Главное, не ошибиться с направлением, – сказал я озабоченно.
– А чего направление? – ответил Арни, – Райзнок находится точно на юге от столицы. Пойдем на север, по солнцу, и рано или поздно все равно выйдем. Тебе идти-то не тяжело... с рукой?
– Не с ногой же. Если ты можешь идти, то и я могу.
Да и выхода, если честно сказать, у нас не было.
Мы шли три дня и так и не добрались до Баллареги.
Мы уже видели дым, поднимающийся из ее труб. Прошлой ночью мы стояли на холме и созерцали сияние огней в долине, оконный свет всех общин Баллареги. А за день мы смогли пройти совсем немного. Совсем немного.
Немного мы прошли и вчера – нас снова засекли Треугольные, и нам снова удалось уйти, но к столице мы почти не продвинулись. Практически мы шли только в первый день. Мы съели все, что было в мешке, и только зажигалка еще оставалась у нас. И как это ни было опасно, но в эту последнюю ночь я развел огонь. В яме, в полуоблетевшей рощице посреди степи.
Слишком уж холодно...
Арни сидел, привалившись боком к бревну, и хрипел. Я не думал, что это будет так страшно. Моя рука разламывалась от боли, но хуже были эти хрипы... это были уже не нормальные, привычные дыхательные шумы, это был сип какой-то, предсмертный сип. Сегодня мы шли очень медленно. Мы останавливались у каждого поваленного дерева, где можно было присесть. Я пробовал нести Арни, но слишком уж болела рука. Арни два раза убедительно объяснял, почему я должен его оставить и идти в одиночку, второй раз я чуть не треснул его... сдержался, конечно.
Мне казалось, что я и сам задыхаюсь. Что это мне не хватает воздуха... время от времени на меня нападали приступы судорожного кашля. Впрочем, я действительно был болен, кололо в боку, голова кружилась – от раны или от начавшегося воспаления легких. Возможно, у меня был жар... не знаю. Мне было не до того сейчас.
– Ланс, – прошептал мой друг в промежутках между хрипами, – завтра ты дойдешь... до Баллареги. Ты должен... обязательно.
– Завтра я найду какой-нибудь транспорт. Лошадь или скар. Или машину. И мы поедем, – пообещал я. Действительно – это был единственный приемлемый вариант. Арни не дойти самостоятельно.
Сейчас, при свете костра, его лицо уже не выглядело так страшно, как днем. Днем – светящиеся огромные глаза в черных провалах, на восковом, мертвенном лице, еще и со ссадинами. Сейчас он выглядел почти нормально. И даже, казалось, почти не задыхался, так, губы судорожно вздрагивали... И хрипы стали тише – на самом деле это значило, что дышать ему становилось все труднее.
Он не задохнется, подумал я. Умирают от другого... не справляется сердце, кровь становится ядовитой.
Верю ли я в то, что завтра удастся найти повозку, скар или хоть что-нибудь? Что Арни сможет сделать хоть шаг? Хотя бы подняться?
К утру ему всегда становится хуже.
– Ты бы поспал, Ланс... что толку сидеть.
Я ничего не отвечал... спать. Это сказать хорошо – спи. Как только закроешь глаза, так забываешь обо всем, и боль подступает. Такая, что хочется встать и залезть на ближайшее дерево. Она, конечно, и так не легче...
И вся ночь впереди. Самое страшное во всем этом – вся ночь впереди. Это хуже боли, хуже страха за себя и за Арни. Великий Цхарн, что бы я ни отдал за то, чтобы приблизилось утро...
– Ничего, – сказал я, – ничего... мы переживем, Арни. Только эту ночь как-нибудь бы пересидеть. А утром мы найдем что-нибудь. Обязательно найдем, вот увидишь. Завтра будем в Баллареге. Она ведь уже рядом. А там – или найдем квиринца этого, или уж нас возьмут. Эту ночь бы только пересидеть.
– Да... да... – выталкивал Арни сквозь хрипы.
А потом он вдруг начал шептать.
– Помнишь, Ланди, я летом еще сочинял... стих... и не закончил... не понял, про что, почему... я сегодня последнюю строфу сочинил... я закончил... прочитать тебе?
– Давай.
И он стал читать мне свое стихотворение. Читал он ужасно, выдавливая слова из глотки, шепотом, глотая окончания. Но я помнил текст, мне оно тогда еще понравилось... у Арни бывает такое, он угадывает в стихотворениях то, что только еще произойдет. А последняя строфа мне просто в память впечаталась.
Я и до сих пор ее помню.
Вот это стихотворение, прочитанное Арни в темной ледяной яме у тусклого огня, осенней страшной ночью.
Мне к державности, доблести, святости
Не дано добавить ни йоты.
Мне б в ночное – коней на лугах пасти...
Что ты шепчешь, мой милый, что ты?
Не вершить нам геройских подвигов,
И фанфарный гром поднебесный
