— Они поймут, почему, — отозвался Морго.
— Я хочу принять душ, — сказал Провони.
— Воды недостаточно.
— А ты не можешь… как–нибудь ее сообразить? — Не раз до этого фроликсанин обеспечивал его химическими элементами, нужными ему для создания более сложных веществ. Ясно, что если он был способен делать это, то он мог бы синтезировать и воду… Там, вокруг «Серого динозавра», где он разместился.
— Моей собственной телесной системе тоже недостает воды, — ответил Морго. — Я даже думал немного попросить у тебя.
Провони рассмеялся.
— Что смешного? — спросил фроликсанин.
— Вот мы, тут, между Проксимой и Солнцем, направляемся спасать Землю от владычества тамошней олигархии элитных вождей — и усердно стараемся выклянчить друг у друга кварту–другую воды. Как же мы собираемся спасать Землю, если даже не можем синтезировать воду?
— Позволь, я расскажу тебе одну легенду о Боге, — сказал Морго. — В самом начале он сотворил яйцо — громадное яйцо с неким существом внутри. Бог попытался разбить скорлупу, чтобы выпустить это существо — первое живое существо — наружу. Но Он не смог. Однако созданное Им существо обладало острым клювом, приспособленным для решения именно такой задачи, — и оно пробило себе путь сквозь яичную скорлупу. Отсюда вывод: ныне все живые существа обладают свободой воли.
— Почему?
— Потому что яйцо разбили мы, а не Он.
— Но почему это дает нам свободу воли?
— Потому, черт побери, что мы можем делать то, чего не может Он.
— Ого! — Провони кивнул, а затем ухмыльнулся в восторге от идиомы фроликсанина, подхваченной им, разумеется, у него же самого. Морго знал земные языки лишь в той мере, в какой знал их сам Провони; достаточно приличный шмат английского — хотя и далекий от того, каким владел Кордон, — плюс немного латыни, немецкого и итальянского. Морго мог сказать «до свидания» по–итальянски, и ему это, похоже, нравилось; он всегда заканчивал разговор важным «ciaou». Сам Провони предпочитал говорить «увидимся позже», но фроликсанин, очевидно, считал это несоответствующим языковой норме… и каким–то его собственным стандартам. Это была какая–то служебная идиома, от которой Провони никак не мог избавиться. Это была, как и многое другое в его голове, какая–то мышиная возня: пляшущие обрывки мыслей и представлений, воспоминаний и страхов, которые, очевидно, поселились там навсегда. Фроликсанам было под силу все это рассортировать, и они, судя по всему, так и сделали.
— Знаешь, — сказал Провони, — когда мы доберемся до Земли, я думаю найти где–нибудь бутылку бренди. И выпить на лестнице…
— На какой лестнице?
— Просто мне видится какое–то громадное серое общественное здание без окон, что–нибудь действительно жуткое, — вроде Внутренней службы государственных сборов, — видится, как я сижу там на лестнице, в старом темно–синем пальто, и пью бренди. Прямо, в открытую. И подойдут люди и станут бубнить: «Смотрите–ка, этот человек пьет в общественном месте». А я скажу: «Я Торс Провони». И тогда они скажут: «Он это заслужил. Мы не станем его сдавать». И не станут.
— Никто тебя не арестует, Торс Провони, — заверил Морго. — Ни тогда, ни в любое другое время. Мы будем с тобой с момента твоего приземления. Не только я, как сейчас, но и мои собратья. Все братство. И они…
— Они завладеют Землей. А потом вышвырнут меня умирать.
— Нет–нет. Мы ведь уже договорились. Разве ты не помнишь?
— А может, ты лгал?
— Мы не способны лгать, Торс Провони. Я тебе уже объяснял, и это подтверждал мой инспектор, Гран Си Ван. Если ты не веришь мне и не веришь ему, организму возрастом более шести миллионов лет… — В голосе фроликсанина звучало раздражение.
— Когда я все это увижу, — отрезал Провони, — тогда и поверю. — Он хмуро выпил вторую чашку редистиллированной воды — хотя над источником воды и горела красная лампочка… Горела она уже неделю.
Специальный курьер отсалютовал Уйллису Грэму и сообщил:
— Это пришло под индексом Один. Вам для немедленного прочтения, если вы соблаговолите… со всем уважением… господин Председатель Совета.
Ворча себе что–то под нос, Уиллис Грэм вскрыл конверт. Машинописный текст на единственном листке обычной бумаги шестнадцатой категории составлял одно предложение:
«Наш агент в типографии на Шестнадцатой авеню докладывает о втором послании от Провони и о том, что тот преуспел».
«Мать твою за ногу! — сказал себе Грэм. — Преуспел». Он взглянул на курьера и попросил:
— Принесите мне, пожалуйста, несмешанного гидрохлорида мета–мофетамина. Я приму его орально в капсуле; позаботьтесь, чтобы это была именно капсула.
Несколько удивленный курьер вновь отсалютовал и рявкнул:
— Есть, господин Председатель Совета. — Он вышел из спальни–канцелярии, и Грэм остался один. «Я застрелюсь», — сказал он себе. Хандра наполнила его изнутри, раздирая его, пока он не обвис, как лопнувший воздушный шарик. «И еще до смерти Кордона, — подумалось ему. — Так–так, а ну–ка возьмемся за Кордона».
Он нажал на кнопку переговорника.
— Пришлите сюда офиданта чином повыше; кого угодно — это не имеет значения.
— Есть, сэр.
— И пусть возьмет с собой личное оружие.
Пятью минутами спустя в комнату вошел с иголочки одетый майор, отдавший безупречный и профессиональный салют.
— К вашим услугам, господин Председатель Совета.
— Мне нужно, чтобы вы отправились в тюремную камеру Эрика Кордона в тюремных сооружениях Лонг–Бич, — заявил Грэм, — и мне нужно, чтобы вы лично, из вашего личного оружия, которое я вижу у вас на поясе, застрелили Кордона и убедились, что он мертв. — Он протянул ему клочок бумаги. — Вот вам моя санкция.
— Вы уверены… — начал было офидант.
— Уверен, — оборвал его Грэм.
— Я хочу сказать, сэр, вы уверены…
— Если вы не пойдете, я пойду сам, — отрезал Грэм. — Идите. — Он резко и коротко махнул рукой в сторону главной двери канцелярии.
Майор удалился.
«Никакого показа по телевидению, — сказал себе Грэм. — Никакой публики. Только двое в камере. Что ж, Провони вынудил меня на это; я не могу допустить, чтобы они двое одновременно были в непосредственной близости от меня. На самом деле — в некотором смысле — именно Провони убивает Кордона. Интересно, какую форму жизни они представляют? — спросил он себя. — Те, кого нашел Провони? Ублюдок», — сказал он себе.
Он пощелкал выключателями, выругался и нашел наконец тот, что включал монитор, демонстрировавший камеру Кордона. Худое аскетичное лицо, очки серого цвета, седые — и редеющие — волосы… «Прямо профессор колледжа, пописывающий книжонки, — сказал себе Грэм. — Ну что ж, я лицо собираюсь проследить, как этот майор — кто бы он ни был — пристрелит его».
