За день до того, как Ледедже изловили и вернули хозяину, ее мать, вне себя от горя и отчаяния, прыгнула с одной из башен, стоявших в той части поместья, которую Ледедже с друзьями шутливо прозвали водяным тупичком, и разбилась насмерть.
Ледедже так и не рассказала матери, как Вепперс ее насиловал. Овладев девушкой в первый раз, он объяснил: стоит ей только проболтаться, и она больше никогда в жизни не увидит мать. Вот так просто и доходчиво. Но она полагала, что мать обо всем догадалась и именно поэтому решила свести счеты с жизнью.
Ледедже казалось, что смерть матери указывает и ей наилучший выход из сложившегося положения. Она всерьез подумывала отправиться следом, но не смогла себя заставить. Часть ее хотела досадить Вепперсу, лишить мерзавца величайшего из принадлежавших ему сокровищ, но другая — более важная — наотрез отказывалась доставить ему удовольствие довести ее до самоубийства.
Потеря матери повлекла за собой и другие перемены в ее жизни. За эту попытку к бегству она понесла физическое наказание. Остававшийся относительно свободным от узоров участок ее кожи на спине ретроукрасили превосходно исполненным, исключительно детализированным рисунком, который для самой Ледедже, впрочем, был равнозначен грубой и сырой мазне: изображением чернокожей девушки, бегущей через лесные дебри. Даже процедура его нанесения показалась ей пыткой.
Теперь, когда Сенсия постепенно возвращала ей отнятые воспоминания, ей стало ясно, что второй успешный побег произошел в столичном городе Убруатер. Она продержалась дольше, чем прежде: пять дней, а не четыре, но отдалилась от исходной точки побега лишь на несколько километров, прежде чем ищейки загнали ее в построенный на средства самого же Вепперса оперный театр.
Она содрогнулась, вспомнив, как лезвие пронзило ей грудь, скользнуло по ребрам и проткнуло сердце. Она восстановила в памяти вкус его крови, неприятное, возмутительно непристойное чувство тяжести в глотке, когда она наконец проглотила откушенный кончик его носа, и заключительную пощечину, которую он ей закатил уже полумертвой.
А сейчас она очутилась в совсем другом месте.
Сенсия, повинуясь безмолвной просьбе, изменила цвет ее кожи с красновато-золотистого, слишком напоминавшего вепперсов, на привычный блестяще-черный. Пейзаж вокруг тоже мгновенно изменился, как только она того пожелала.
Они оказались перед более скромным домом из выкрашенного белой краской сырцового кирпича. Разбитый рядом с домом садик остался единственным оазисом листвы в раскинувшейся повсюду кругом пустыне. Ряды величественных дюн черного, как соболья шкурка, песка уходили за горизонт. Вокруг бассейнов, прудов и ручейков в тени высоких краснолистных деревьев стояли палатки с бесцветными крышами.
— Я хочу, чтобы здесь были дети, — сказала она, и дети появились. Дюжина, может быть, немного больше; они бегали, заливисто смеялись и плескались в одном из мелких бассейнов, совершенно позабыв про двух дамочек, наблюдавших за ними с небольшого расстояния из окон кирпичного дома.
Сенсия предложила Ледедже сесть перед тем, как вернуть ей память о событиях последних дней и часов ее жизни. Они сидели на коврике на деревянном возвышении перед кирпичным домом, а Ледедже с нарастающим ужасом перебирала в сознании то, что было ей только что возвращено. Все началось с обыкновенного полета в столицу на флайере, полного столь же привычных зубоскальных подколок очень довольного собой Вепперса. По прибытии они остановились в самом центре, в городском доме Вепперса, скорее заслуживавшем наименования дворца, и Ледедже пошла в свою комнату, откуда ускользнула, отговорившись визитом в дом моды. За несколько месяцев до этих событий она обнаружила тайно вживленный себе в левую пятку следящий имплантат и теперь, расковыряв ногу, удалила его. Наложив на лицо предварительно продуманный макияж, переодевшись в другую одежду и произведя еще некоторые приготовления, она пустилась бежать по улицам и проспектам, но вскоре оказалась в окружении преследователей в оперном театре.
Сенсия дала ей заново пережить эти события так, что они показались чем-то вроде приключенческого фильма или театральной постановки. При первом просмотре Ледедже была совершенно ошеломлена, но обнаружила, что может вернуться и просмотреть все сначала, останавливая воспроизведение в заинтересовавших ее местах. Она так и сделала.
Теперь она прокручивала мыслезапись в третий раз. И ее снова затрясло от ужаса.
Когда шок немного сгладился, Ледедже нашла в себе силы встать.
Сенсия оказалась рядом с ней.
— Так я мертва? — спросила она, все еще не вполне доверяя увиденному.
— Ну, не совсем, коль скоро вы задаете такие вопросы, — ответила Сенсия с легкой усмешкой, — но технически — да.
— А как я тут оказалась? Это все из-за того, что вы назвали... ну, как его... переноса запутанных состояний?
— Несомненно. В вашем мозгу, вероятно, размещалось нечто вроде нейросети, сцепленной с модулями завещательного переноса на каком-то из задействуемых в таком случае кораблей.
— На каком еще корабле?
— Нам предстоит это выяснить.
— И что еще за чертова нейросеть в моей голове? — возмутилась она. — Я ничего такого в жизни не носила!
— Должны были. Единственное альтернативное объяснение состоит в том, что кто-то поместил вашу голову в своеобразный нейроиндуктор в последние несколько мгновений вашей жизни, чтобы считать ментальное состояние и зафиксировать слепок ускользающей личности. Но это весьма сомнительно. Такие технологии вам неизвестны, и...
— У нас бывали инопланетяне, — вспомнила Ледедже. — Особенно часто они попадаются в Убруатере, ведь это столица не только планеты, но и всей системы, всего Установления. Там есть посольства чужаков. Иномирцы повсюду. А у них наверняка имеется и соответствующее оборудование.
— Разумеется, они могли бы это осуществить. Но зачем им передавать вашу закодированную ментокопию через три с половиной тысячи световых лет на корабль Культуры, не позаботившись даже снабдить сопроводительными документами? Кроме того, просто нахлобучив на голову умирающего индукционный колпак, каким бы сложным ни было такое устройство, получить столь подробную и самосогласованную личностную копию, как ваша, за несколько последних секунд жизни не удастся. Никто не смог бы провернуть такой фокус, даже имея вдоволь времени и располагая медицинской установкой высшего класса. Мельчайшие детали, которыми изобилует ваша копия, такому прибору не под силу запечатлеть, даже когда субъект вполне спокоен и настроен соответственно. Полнофункциональное нейросетевое кружево прорастает сквозь мозговую ткань и становится ее неотъемлемой частью. Этот процесс длится годы, и только так можно отразить в слепке любую деталь разума, с которым сосуществует сеть. Именно такое кружево, вероятно, и было внедрено в ваш мозг. Разумеется, вместе с интегрированным устройством переноса запутанных состояний.
