7
– Ты – первый, – сказал Адам. – Спрашивай, что хочешь. Иначе будет нечестно. – Они сидели на диване за столиком в старомодной закусочной «У Цезаря», где Остер предложил встретиться. Людей здесь было немного, и соседние столики пустовали, поэтому им не было нужды тщательно выбирать слова или общаться при помощи какого‑нибудь кода.
Остер указал на щедрую порцию торта с шоколадным кремом, который принялся уничтожать Адам. – Ты правда можешь чувствовать его вкус?
– На все сто.
– И он совсем не изменился?
Адам не собирался подстраховывать свои слова софизмами о принципиальной невозможности сравнения квалиа и воспоминаний. – Ни капли. – Он указал большим пальцем в сторону трех столиков, расположенных позади него. – Я не глядя могу сказать, что там едят бекон. И мне кажется очевидным, что с моим слухом и зрением все в порядке, даже если моя память на лица оставляет желать лучшего.
– Значит, остается только…
– Каждый волосок на медвежьей шкуре.
«– Летишь вечером в ощущалку, Генри? – спросил помощник Предопределителя. – Я слышал, сегодня в «Альгамбре» первоклассная новая лента. Там любовная сцена есть на медвежьей шкуре, говорят, изумительная. Воспроизведен каждый медвежий волосок. Потрясающие осязательные эффекты» (пер. О. Сороки) [19], – заверил его Адам.
Остер замешкался. – Никто не запрещает задавать больше трех вопросов, – сказал Адам. – Мы можем заниматься этим весь день, если захочешь.
– У тебя много общего с остальными? – спросил Остер.
– С другими серыми выгрузками? Нет. Раньше мы знакомы не были, так что у них нет причин выходить со мной на связь.
Остер удивился. – Я бы решил, что вы все будете действовать заодно. Пытаться улучшить ситуацию на правовом фронте.
– Пожалуй, так и следовало бы поступить. Но даже если в мире существует тайная группа бессмертных, пытающихся вернуть себе гражданские права, меня в их внутренний круг еще не пригласили.
Адам ждал, пока Остер задумчиво размешивал свой кофе. – Думаю, на этом все, – решил он.
– Ладно. Слушай, извини, что я повел себя грубо на похоронах, – сказал Адам. – Я старался не привлекать к себе внимание; меня беспокоило, как на это могут отреагировать люди.
– Не бери в голову.
– Так ты знал меня в Нью‑Йорке? – Адам не собирался говорить в третьем лице; от этого разговор бы стал выглядеть чересчур нелепо. И раз уж он пришел сюда с претензией на эти воспоминания, как на свои собственные, дистанцироваться от них ему хотелось меньше всего.
– Да.
– Мы вели какие‑то дела или были друзьями? – Ему удалось выяснить лишь, что Остер написал сценарии для пары независимых фильмов. Не было никаких записей, свидетельствующих о том, что они вдвоем работали над одним проектом; официально их число Бэйкона [20] равнялось трем, так что к Остеру Адам имел отношение не больше, чем к Анджелине Джоли.
– И то, и другое, я надеюсь. – Немного подумав, Остер с раздражением отрекся от сказанного. – Нет, мы были друзьями. Прости, сложно удержаться от негодования, когда о тебе забывают – пусть даже и ненамеренно.
Адам пытался оценить, насколько глубоко его задело это оскорбление. – Мы были влюблены?
Остер чуть не захлебнулся своим кофе. – Боже мой, нет конечно! Я всегда был натуралом, а когда мы познакомились, ты уже встречался с Карлосом. – Он неожиданно нахмурился. – Ты ведь ему не изменял, а? – В его голосе звучало, скорее, недоверие, чем укоризна.
– Нет, насколько мне известно. – По пути в Гардину Адама мучил вопрос, мог ли старик попытаться заретушировать одну из своих измен. Такой поступок стал бы довольно необычной формой самовлюбленности, лицемерия или какого‑нибудь другого прегрешения, для которого еще не придумали название, но даже его простить было бы проще, чем намеренную попытку навредить своему преемнику.
– Мы познакомились в районе две тысячи десятого, – продолжал Остер. – Когда я в первый раз обратился к тебе насчет экранизации «Скорбных земель».
– Ясно.
– Ты ведь помнишь «Скорбные земли», да?
– Мой второй роман, – ответил Адам. – Какое‑то мгновение он не мог вспомнить ничего другого, но затем добавил, – Страну охватывает эпидемия самоубийств, которые, на первый взгляд, никак не связаны друг с другом и поражают людей вне зависимости от их демографических особенностей.
– Звучит, как версия, вышедшая из‑под пера какого‑нибудь критика, – поддразнивая его, заметил Остер. – Шесть лет я пытался добиться результата, периодически отвлекаясь на другие дела.
Адам порылся в своих воспоминаниях, пытаясь отыскать хоть какой‑то намек на эти события, которые вполне могли уйти на глубину за давностью лет, но ничего не обнаружил. – Так мне стоит тебя поблагодарить или, наоборот, извиниться? Задал я тебе жару со сценарием?
– Отнюдь. Время от времени я показывал тебе свои черновики, и если у тебя появлялось твердое мнение, ты всегда давал мне знать, но никогда не переходил черту.
– У самой книги дела шли хуже, – вспомнил Адам.
Остер не стал спорить. – Даже издатели перестали использовать фразу «затяжной культовый хит», хотя студия бы наверняка упомянула об этом в пресс‑релизе, если бы экранизация увидела свет.
Адам задумался. – А помимо этого что‑то происходило? – В то десятилетие старик почти ничего не опубликовал; лишь несколько мелочей в журналах. Продажи его книги сошли на нет, и он брался за всякую странную работу, чтобы свести концы с концами. Но тогда, по крайней мере, у него еще оставались бесценные возможности вроде услуг парковщика. – Мы часто общались? Я что‑нибудь тебе рассказывал?
Остер изучил его внимательным взглядом. – Ты ведь пришел не для того, чтобы загладить вину после разговора на похоронах, да? Ты потерял нечто, что, на твой взгляд, может оказаться важным, и теперь решил разыграть Дэшилла Хэммета [21] по отношению к самому себе.
– Так и есть, – признался Адам.
Остер пожал плечами. – Ладно, почему бы и нет? В «Сердце ангела» [22] сработало на ура. – Он ненадолго задумался. – Когда мы не обсуждали «Скорбные земли», ты говорил либо о проблемах с деньгами, либо о Карлосе.
– А что конкретно о Карлосе?
– О его проблемах с деньгами.
Адам рассмеялся. – Извини. Собеседник из меня, похоже, был херовый.
– Кажется, Карлос работал на трех или четырех работах, с минимальной зарплатой, а ты работал на двух и оставлял несколько часов в неделю, чтобы писать. Я помню, как ты продал один рассказ журналу «Нью‑йоркер», но празднование прошло без особого энтузиазма, поскольку весь гонорар моментально ушел на оплату долгов.
– Долгов ? – Адам не помнил, что дела шли настолько плохо. – Я пытался одолжить у тебя денег?
– Ты бы не сделал такую глупость, потому что знал, что у меня с деньгами было немногим лучше. Когда мы уже собирались бросить это дело, я получил на развитие двадцать штук – предполагалось, что за год я должен слепить из «Скорбных земель» нечто, на что могли бы раскошелиться Сандэнс или AMC [23] – и поверь мне, все эти деньги ушли на съем жилья и продукты.
– А что же мне досталось? – с напускной завистью спросил Адам.
– Две штуки, за опцион. Думаю, если бы дело дошло до пилота, ты бы получил двадцатку, а если бы студия заказала сериал – то и все сорок. – Остер улыбнулся. – Возможно, сейчас тебе это покажется мелочью, но на тот момент это было бы все равно что небо и земля – особенно для сестры Карлоса.
– Да, временами она бывала довольно упертой, – вздохнул Адам. Лицо Остера стало безжизненным, будто Адам только что оклеветал женщину, которую все остальные считали достойной причисления к лику блаженных. – Что я такого сказал?
