— Нет, не могу, — прервал его Пеллинг. — У меня голова пухнет от мыслей о болезнях и лекарствах для моих соотечественников, так что мне не до мнемограмм класса ФРОБ! Впрочем, это существа выносливые — с ними вообще ничего не может случиться! — Он втянул носом воздух и скривился. — Почему бы вам не держать его снаружи?
— Кое-кто у нас слишком мягкосердечен, — с горечью ответил О'Мара. — Когда котят берут за шиворот, их сердца содрогаются от столь явной жестокости.
— Угу… — почти сочувственно промычал Пеллинг. — Ну что ж, дело ваше. Я загляну к вам через пару недель.
— Постойте! — взмолился О'Мара, ковыляя за доктором в одной натянутой штанине — другая, пустая, хлопала по бедру, — А если что случится? Ведь должны же быть какие-то инструкции, как обхаживать и кормить этих ФРОБов, ну хотя бы самые простые! Не оставите же вы меня с этим… с этим…
— Понимаю вас, — Пеллинг на какое-то мгновение задумался, потом сказал: — У меня завалялась где-то книжонка, что-то вроде худларианского руководства по сказанию скорой помощи. Но она на универсальном языке…
— Я читаю на универсуме, — поспешил сообщить О'Мара.
Пеллинг, казалось, удивился:
— Молодец. Тогда я вам её и пришлю.
Он отрывисто кивнул и вышел.
* * *
Поплотнее прикрыв дверь спального отсека в надежде, что так будет хоть немного меньше вонять, О'Мара осторожно улегся на диванчике в предвкушении заслуженного, по его мнению, отдыха. Ногу он пристроил так, что боль почти не беспокоила, и принялся убеждать себя смириться с создавшимся положением.
Веки его сомкнулись, и теплое оцепенение разлилось по телу. Глубоко вздохнув, он свернулся калачиком и стал погружаться в сои…
Его сорвал с диванчика рев, который был таким пронзительным, властным и требовательным, будто ревели все сирены на свете, и таким мощным, что дверь спальни, казалось, вот-вот сорвет с петель. О'Мара инстинктивно метнулся к скафандру, потом, поняв, что происходит, с проклятьем швырнул его на пол и отправился за распылителем.
Дитя снова проголодалось!..
Ещё восемнадцать часов спустя О'Мара уяснял только одно — как мало он, в сущности, знал раньше о худларианских младенцах. Ему не раз доводилось беседовать по транслятору с родителями малыша, в том числе и о младенце, но почему-то они ни разу не коснулись таких животрепещущих тем, как, например, сон.
Судя по всему, полагал О'Мара, малолетние ФРОБы вообще обходятся без сна. В промежутках между очередными кормежками — к сожалению, весьма кратковременных — они мечутся по каюте, смахивая на своем пути все, что сделано не из металла и не привинчено к обшивке, но даже и это они ухитряются искорежить до неузнаваемости, приводят в полную негодность. А если они не сеют разруху, то забиваются в угол и сидят там, сплетая и расплетая свои щупальца. Возможно, родители, глядя на своего дорогого младенца, играющего щупальцами, словно ребенок пальчиками, млеют от умиления, но у О'Мары эта картина почему-то вызывала только отвращение.
И каждые два часа этого монстра нужно было кормить. Хорошо ещё, если младенец сидел спокойно; однако гораздо чаще приходилось гоняться за ним с распылителем в руках. В таком возрасте ФРОБы обычно слишком слабы, чтобы самостоятельно передвигаться, — но это на Худларе с его чудовищным давлением и гравитацией. Здесь же, где гравитация была вчетверо ниже, худларианские младенцы двигались весьма резво. И испытывали от этого удовольствие.
Однако О'Мара удовольствия не получал; собственное тело казалось ему толстой, рыхлой губкой, насквозь пропитанной усталостью. После каждой очередной кормежки он валился с ног почти в беспамятстве. И каждый раз тешил себя надеждой, что уж сейчас вымотался так основательно, что наверняка не услышит, когда проклятый монстр завопит опять. Но хриплый пронзительный звук снова и снова вырывал его из полудремы, и, шатаясь словно пьяный, он механически принимался за процедуру, которая на считанные минуты прерывала этот чудовищный, сводящий с ума рев.
* * *
Проведя в такой круговерти тридцать часов, О'Мара понял, что больше ему не выдержать. Заберут ли младенца через два дня или через два месяца все едино: он свихнется раньше. Если, конечно, ещё до этого в минуту слабости не выбросится наружу без скафандра. Он знал, что Пеллинг никогда не позволил бы подвергнуть его подобным истязаниям, но ведь тот был несведущ во всем, что касалось форм жизни класса ФРОБ. А Какстон, хотя и более сведущий, был человеком простым и простодушным, ему такие грубые шутки доставляли удовольствие, особенно, по его мнению, жертва заслуживала того, что получала.
А если начальник участка хитрее, чем кажется? Если отлично знает, на какую пытку обрек человека, поручив ему заботу о худларианском младенце?
О'Мара яростно затряс головой, тщетно пытаясь стряхнуть усталость, которая туманила сознание.
Какстону это даром не пройдет.
О'Мара знал, что он выносливей других, да и сил у него немало. Он упрямо твердил себе, что вся эта усталость и нервные срывы существуют только в его воображении и что день-другой без сна — сущая безделица для его могучего организма, даже после того стресса, какой он получил при аварии. Да и вообще все отчаянно плохо, так что положение вот-вот должно улучшиться. Он им ещё покажет! Какстону не по зубам сделать его психом или хотя бы заставить взмолиться о помощи.
До недавних пор он сетовал, что не нашел работы, которая бы соответствовала его знаниям и способностям. Теперь ему понадобится вся его выносливость и сообразительность. Ему поручен детеныш, и он будет заботиться о нем независимо от того, сколько это продлится — два дня или два месяца. Более того, он сделает так, что это ему поставят в заслугу, когда за малышом явятся опекуны…
* * *
Проведя пятьдесят семь часов без сна и отдыха, из них сорок восемь в компании младенца ФРОБа, О'Мара не находил ничего странного в этих не всегда логичных и несколько сентиментальных мыслях.
И вдруг этот распорядок, который О'Мара уже научился воспринимать как должное, дал трещину. После очередного рева он, как обычно, накормил ФРОБа, однако тот отказался замолчать.
Прежде всего О'Мара пришел в недоумение и возмутился: это было против всяких правил. Обычно младенцы кричат, их кормят, и они замолкают — по крайней мере на некоторое время. ФРОБ же вел себя настолько необычно, что О'Мара пришел в замешательство.
Рев был каким-то безумным, с множеством вариаций. Протяжные, нестройные шквалы воплей. Временами высота и громкость звука изменялись самым диким и беспорядочным образом, потом рев переходил в скрежещущее дребезжание, словно голосовые связки младенца были забиты толченым стеклом. Время от времени наступали паузы от двух секунд до полуминуты, и тогда О'Мара съеживался в ожидании очередного шквала. Он держался сколько мог — минут десять, не больше, — потом, в который раз, поднял с диванчика свое налитое свинцовой тяжестью тело.
