«Я люблю тебя… – Я знаю…»
Эти нежданно свалившиеся на них дни были самыми счастливыми днями в жизни Падме. На Корускант они вернулись порознь, а через некоторое время Падме поняла, что готовится стать матерью.
До времени скрывать беременность было не трудно, и она с успехом справлялась с этой задачей, не прекращая своей сенаторской деятельности. Но, когда Падме на каждом шагу стала наталкиваться на многозначительные взгляды приближённых лиц, а Энекин, шутя, пригрозил ей принудительной погрузкой на первый же корабль, идущий в систему Набу, она с зубовным скрежетом собрала чемоданы и, передав текущие дела лопоухому Бинксу, две недели назад покинула Столицу. А вчера вечером прилетел Эни. Как всегда абсолютно неожиданно. Стараясь держаться к жене левой стороной лица – возле правого глаза Падме обнаружила свежий шрам и, всё время пытаясь развернуть Скайуокера лицом к свету, с истинно сенаторской напористостью учинила мужу самый натуральный допрос с пристрастием. В ответ на её расспросы Энекин рассказал о том, что, похоже, война скоро кончится, что Орден в полном дер… прости пожалуйста, упадке… потом по обыкновению перевёл всё в шутку. А ссадина? Пустяки, можно не обращать внимания. Утром… утром Энекину надлежало лететь дальше. Он и так нарушал приказ, но пролетать мимо Набу и не повидаться с женой…
* * * * *
Когда Падме проснулась опять, только-только начинало светать. Энекин уже затягивал широкий форменный пояс, стоя у окна.
Эни…
Да, любимая…
Падме села на постели, держась за поясницу. Скайуокер подошёл к ней и, опустившись на колени, взял её руки в свои. Какие же у неё маленькие руки! Даже страшно. Не то, что его. Затянутая в чёрную перчатку правая… «Прости, ангел мой – эти руки уже давно привыкли убивать. Прости, если сможешь… Я знаю, ты поймёшь меня… что бы ни случилось…»
Падме…
Какие у неё мягкие губы. Она вся будто соткана из Света. Человеку, живущему под крылом Властелина Тьмы, это видно в сто раз ясней и … больней. «Любимая, я сделаю всё, чтобы отвести беду от тебя и от наших детей».
Мне пора… Береги себя.
Эни…
Она даже нашла в себе силы встать и, кутаясь в шаль, проводить мужа до истребителя. Падме казалось, что её ноги сделаны из ваты, а сама она находится где-то далеко отсюда, наблюдая за происходящим как бы со стороны. Но почему так болит сердце? Почему так дрожат руки у Энекина? Он скрывает это, но она же видит. «Энекин, Эни, жизнь моя… я… я не смогу жить без тебя…» Вот он обнял её в последний раз. «Эни, Эни, я не хочу…не хочу, чтобы этот поцелуй прекращался…я не хочу терять тебя…Эни!» Похоже, этот мысленный крик он услышал.
Энекин разжал объятия. «Падме… что происходит, Падме? Что-то не так…» Секунда – забраться в истребитель. Ещё секунда – задвинуть колпак кокпита. И долгое-долгое мгновение смотреть сквозь стекло в её глаза. Такие большие, такие тёмные, наполненные слезами… «Прости меня, Падме и … прощай» Последняя мысль напугала Скайуокера, заставив задержать дыхание и некоторое время слушать лишь удары собственного сердца в звенящей тиши кабины.
Взлёт, R2. Курс на Мустафар. Да, R2, я знаю, что там опасно. Не волнуйся – с ней всё будет хорошо… кажется…
* * * * *
Через два часа Падме вздрогнула от удара ногой в дверь и выронила из рук рубашку Скайуокера.
Где он?!
На пороге стояли рыцарь Ордена джедай Оби-Ван Кеноби и сенатор Бэйл Органа с Альдераана…
Глава XII. Ученик моего учителя– Кому это я должна доказывать?! – опять вскинулась Светлана Михайловна, багровея.
Им! Каждый день. Каждый урок, – в том же тоне проговорил Мельников. – А если не можем, так давайте заниматься другим ремеслом. Где брак дешевле обходится...
Г. Полонский. Доживём до понедельника.
«Энекин, Эни…»
Десятилетний мальчишка, мерзнущий даже в нескольких слоях нехитрых орденских одёжек, ёрзая на краешке стула, старательно прячет заплаканные глаза. Его падаван. Или не его? Он ведь не выбирал. И эти вечные «почему?» и «зачем?».
Оби-Ван не любил отвечать на вопросы. Вернее, не то чтобы не любил, но Энекин порой ставил его в тупик, подвергая сомнению вполне привычные и устоявшиеся понятия.
Дети имеют обыкновение вырастать скорее, чем этого ждут их родители, учителя, наставники… Энекин-подросток уже чётко уяснил, где и когда надо обратиться к Оби-Вану, а когда не возбраняется и полностью проигнорировать учителя. Эта манера поведения называлась: «Да, учитель…». После чего Скайуокер всё делал по-своему. Потом, конечно, извинялся ради приличия – синие очи долу, но дело-то сделано. И Оби-Ван шёл в Совет за очередным нагоняем – за инициативность.
Кеноби, с собственного молчаливого согласия, очень скоро перестал быть основным источником информации, так сказать, самоудалился, а ученик получил известную степень свободы – не устраивать же скандал по поводу каждой прогулянной лекции. Скандалы флегматичный Оби-Ван очень не уважал. Да и толку от них – никакого. Тем более что все экзамены всё равно сдавались успешно. Не самым блестящим образом, но и не хуже других. Где-то так даже и лучше. Но как-то так небрежно… С вечным весёлым фырканьем, в котором насквозь сквозило презрение к хвалебным одам в честь повсеместного торжества демократии. Фырканье сопровождало историю, политологию, социологию и прочее, прочее, прочее…
«Где демократия? Это – демократия? А вы на нижних уровнях были?».
«Я-то был, а вот что ты там делал, позволь спросить?».
«Изучал основы дипломатии и этикета, учитель. Позвольте пройти, прекрасный сэр! Не позволю, сэр! Тогда разрешите дать вам в морду, сэр?! Ах, у вас рыло? Ах, простите, прекрасный сэр!»
«Энекин! Прекрати паясничать!»
«Да, учитель, - обезоруживающая улыбка. – Простите, учитель».
Как видно, преподавателям всех этих, несомненно где-то нужных, где-то увлекательных наук тоже было нелегко – хотя справедливости ради надо сказать, Кеноби и сам в своё время не особо их жаловал. Но Квай-Гона, тем не менее, никто не останавливал в коридоре и, с трагическим видом поджав губы, не излагал точку зрения «этого вашего Скайуокера» на проблемы государственного устройства. И – о, ужас! – здесь лектор, обычно убелённый сединами пожилой рыцарь или, что чаще всего, классная дама, чья карьера на, так сказать, «боевом» поприще не сложилась в виду неприспособленности к жизни в полевых условиях, состояния здоровья, педагогического призвания, хватался за сердце и закатывал глаза: «Ваш парень ещё и очень обстоятельно излагает пути возможного реформирования республиканского аппарата управления. Не его ума это дело! Да ещё и весьма… гмм… нелестно отзывается об уважаемых господах сенаторах…». Далее следовали настоятельные просьбы повлиять на «несомненно, очень одарённого, очень отзывчивого, но…» несколько «не от мира сего» падавана Энекина Скайуокера. Оби-Ван краснел, топтался на месте, обещал «повлиять». Энекин в ответ смеялся и пожимал плечами:
