— Разум вам по братьям, — негромко ругнулся я.
Писклявый робот-переводчик что-то зацокал.
— Я не понимаю, — наконец перевел он ответ.
— Чего ты не понимаешь, — я начал потихоньку звереть.
— Разум по братьям. Что вы хотели сказать?
И тут меня осенило.
— Да то и хотел. Мы же с вами братья по разуму. Как можно убивать своих братьев? — Я даже вспотел. — Пусть только и по разуму.
Воцарилась тишина. Долгая. Я бы даже сказал, очень долгая. Гкхарк сидел неподвижно, только его цвет поменялся с грязно-бурого на розоватый. Наконец он снова защелкал.
— Мы этого не знали, — пропищал переводчик.
— Ну, понятно не знали! — Меня понесло. — Абсолютным знанием кто владеет, вы или мы?
— Мы должны подумать…
* * *
Полет к Земле я, признаться, помню смутно. Коньяк лился рекой, а здравицам не было конца. Меня разве что на руках не носили. Ну, еще бы! Мало кому удается вот так с кондачка спасти цивилизацию. Гкхарки посовещавшись и, все еще пребывая под впечатлением развития земной науки, признали-таки в нас своих братьев. По разуму. И, похоже, были счастливы не меньше нашего, что не произошло братоубийственной войны. А у нас появился могущественный союзник, который при случае так отделает возможных вселенских врагов, что мало не покажется. Если вдруг вздумают обижать умных, но хилых братишек с Земли.
Я, покачиваясь, вышел в коридор и сразу же столкнулся с капитаном.
— Вася, а ты вчера про девушек правду говорил? — спросил он.
— П-про каких? — я удивленно поднял бровь.
— Ну, что есть у тебя парочка знакомых девушек, с которыми можно неплохо развлечься, — капитан смущенно топтался на месте.
— Конечно, Жан! И даже не парочка. — Я подмигнул капитану. — Я несколько преуменьшил.
* * *
Уже засыпая в туалете, я силился представить, как будет выглядеть орден — «За спасение человечества».
Об авторе
Родился в 1973 году в г. Дивногорск, Красноярского края. Окончил Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова по специальности журналистика. Фантастику пишет с 2005 года, Лауреат премии им. В. П. Астафьева в номинации «Проза». Публиковался в изданиях: «Нева» (Санкт-Петербург), «Полдень XXI век» (Санкт-Петербург), «День и Ночь» (Красноярск), «Уральский следопыт» (Екатеринбург), «Cosmopolitan» (Москва), «Юный техник» (Москва), «Техника молодежи» (Москва), «Искатель» (Москва), «Очевидное-Невероятное» (Харьков), «Свой круг» (Монреаль), «Стена» (Киев), «Безымянная звезда» (Москва) и др.
Владислав Ксионжек. Ничейная земля
Вот бой и закончен. Вот и все уже для нас позади.
Автоматчики так просто и быстро прошли через отрытые ночью окопы, сметая всех плотным настильным огнем, что бойцы, получившие красные метки, решили остаться еще на какое-то время на поле. Поговорить, посмотреть на других, помечтать и подумать о чем-то своем.
Ребята сначала меня сторонились. Им было обидно. Ведь мне, в отличие от моих сотоварищей, досталась винтовка. И мне так повезло, что я успел израсходовать боекомплект.
Я выстрелил целых пять раз. Все пять раз в того, кто был самым высоким среди наступавших и шел чуть-чуть впереди остальных, не пригибаясь, а просто, как будто, сутулясь. Лишь когда я перевел прицел с груди на живот и в последний раз нажал на крючок, долговязый споткнулся, лицом упал в невысокую рожь.
А потом автоматчики в глубоких касках, надвинутых на глаза, начали прыгать на нас. Я уткнулся в жидкую глинисто-скользкую грязь, которая скопилась на дне, притворившись убитым. Выждав нужный момент, схватил двумя руками древко лежавшей рядом саперной лопаты и ударил наотмашь, как топором, по спине того, кто посылал веером пули от стенки до стенки окопа.
Лопата вошла в тело хотя и с усилием, но глубоко, упруго и плотно, как в плодородную землю, с которой не срезали дерн.
Я успел вырвать лопату из податливой плоти и ударить еще. А потом еще и еще, как будто желая перемешать неподвижное тело с землей.
Не помню, как пули прошили меня самого. Это было словно в тумане. Я не чувствовал боли. Только хлесткую тяжесть свинца.
Я смотрел из окопа на мелькавшие ноги. Потом — на безоблачно-синее небо. У меня не было мыслей и сил. Я был уже «там» и пока еще «тут».
Через какое-то время чувство «везде и всегда» постепенно прошло. Я осознал, что я на земле. С усилием встал и побрел через поле к ручью. Мои раны почти затянулись. А вот гимнастерка осталась дырявой. Я насчитал по восемнадцать сквозных отверстий на груди и спине.
Долго пытался отстирать заскорузлые ржавые пятна. Грязь сошла, но кровь моя была как цемент. Персональную «красную метку» было не смыть.
Двух таких же, как я, раздетых по пояс и приходивших в себя у воды, я увидел на поваленном дереве, на том берегу.
Они были не из нашей команды.
Тот, кто повыше — светловолосый, худой и костлявый, тер спину другому. Верней, промокал осторожно пилоткой, как будто боясь невзначай ущемить позвонки или раздавить слишком ломкие ребра.
Я перешагнул через неширокий журчащий поток.
— Ну разве так моют! — сказал я сердито. — Ты только размажешь всю грязь. Давай, покажу!
Я отобрал пилотку, зачерпнул ею воды и плеснул на чумазую, почти черную спину. Потом еще и еще.
Грязь глубоко въелась в кожу. Струйки скатывались по ней, не оставляя разводов.
Эх, наломать бы сейчас веток на березовый веник! Очень хочется простых удовольствий. Ведь нас их лишили с тех пор, как «одели по форме». Нелепо, смешно, в то, что осталось на складе. В линялые гимнастерки царских времен и новые синие кавалерийские польские бриджи.
Разумеется, с теми, кто наступал, обращались не так. Слишком они уж холеные, самоуверенно-наглые.
Вернее, раньше были холеными…
В жестоком бою все всегда на контрасте. Одни сыты, умыты, надменны, горды. Другие же обделены бытовыми удобствами, не избалованы уважением и вежливым словом своих командиров. Зато искренне верят, что все у них впереди.
И с каждой битвой каждый что-то теряет. А значит, становится ближе по образу жизни и внешнему виду к врагу.
Чем я больше лил воду на спину, тем больше грязи на ней появлялось. Она словно сочилась из тела.
Я спросил:
— Что случилось? Где ты так пропитался землей?
— Его долго рубили лопатой, — ответил за него белобрысый. — Пока не зажило, было страшно смотреть.
— Ну да… — вспомнил я (хотя, конечно, в слух не продолжил) последний свой боевой эпизод. Но на моем «топоре» не могло налипнуть столько земли!
— Это мой друг, — продолжал белобрысый. — Нас трое во взводе из одного города. Мы всегда говорили друг другу о том, что видел каждый из нас. А теперь он все время молчит. Внутри у него что-то хлюпает, булькает…
