И на смятых простынях вдруг напряглась, забилась Ванни.
— Эдмонд! Здесь кто-то есть.
Она как-то чувствовала его раздвоенность.
— Здесь нет никого, дорогая. Это тени пугают тебя. — Он успокаивал ее, ласкал это трепетное тело, и она отвечала, и страстные, прерывистые вздохи обжигали его лицо. «Дыхание Чейн-Стокса», — отметил он, и это было последнее, что логически могли оценить его сознания, ибо в ту же секунду сам провалился в бездну экстаза, и крик его, и стоны женщины слились в одну победную песню.
Потом он лежал без движения и сил в тишине затихающих всхлипов Ванни, и тогда сжались его пальцы в странные кулаки.
«Сверхчеловек! — злобно глумился он над собой. — Ницше — Ницше и Гобино вместе взятые! Не ваши ли тени сейчас хныкали у моего брачного ложа?»
Глава седьмая
МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ МЕЧТЫ
Эдмонд проснулся с непривычным ощущением разбитого, непослушного тела. И вместе с усталостью опять вернулось мрачное предчувствие тщетности и никчемности бытия. «Это избитая истина, — размышлял он, откинувшись на подушки, — что наслаждение достается ценой боли. Все в космосе состоит в равновесии и за все, что оказывается у твоих ног, приходится платить ответную цену — платить до последнего знака после запятой». И закончила вторая его половина: «Если так, то по крайней мере я все же принадлежу к человечеству, ибо и тут желания мои превосходят мои возможности».
Зато Ванни поднялась счастливой; напевая тихонько, пробежала по дому, познакомилась на кухне с флегматично встретившей ее Магдой и лишь совсем немного погоревала о предательстве Эблиса. Черный кот сразу же не полюбил новый дом и его хозяина и спокойно, без последнего прости, как и принято у существ его породы, таинственно растворился в черноте ночи.
Теперь уже Ванни основательно занялась исследованием своих владений; нашла в старинной обстановке многое из того, что достойно восхищения, и еще многое из того, что дала себе слово переделать. Мрачная библиотека, с воздвигнутым над камином черепом, произвела на нее гнетущее впечатление. Ей показалось, что прячущиеся в углах тени обязаны своему рождению этим старинным фолиантам, создающим тревожную, невидимую глазу ауру. Она взяла наугад несколько книг, полистала, поняла, что ей неинтересно, поднялась наверх раскладывать свои вещи и там обнаружила, что Эдмонд встал и исчез, скрывшись, без сомнения, за дверями своей лаборатории. Но все равно она чувствовала себя безмерно счастливой. Поль, Уолтер и все прочие ее друзья бесследно исчезли из ее памяти, и случилось это, наверное, в тот самый момент, когда в судьбе ее появился Эдмонд, — всего-то три вечера тому назад. Ей вдруг показалось, что она переродилась в совершенно другого человека, с абсолютно другим характером.
Спускаясь помочь накрыть завтрак, Ванни нашла своего молодого мужа в библиотеке. Наверное, чтобы смягчить сырую прохладу наступающей осени, он развел огонь и сидел у камина, лениво листая страницы серого книжного тома — лениво, словно не читая, а лишь бесцельно скользя по ним взглядом. Ванни смотрела сквозь распахнутую дверь и в свете огня, отбрасывающего слабые блики на тонкие черты бледного, возвышенного чела сидящего перед ним человека, ей почудилось нечто средневековое и ужасно романтическое. «Как студент со старинной гравюры», — подумала она, на цыпочках пробралась в комнату и села рядом с ним в массивное кожаное кресло. Он обнял ее, и, склонив голову, Ванни заглянула в открытую книгу.
— Какие смешные, будто курица водила лапой, буквы! Что ты читаешь, милый?
Эдмонд откинулся на спинку кресла.
— Единственный сохранившийся том трудов Аль Голла Ибн Джейни, моя дорогая. Это имя что-нибудь говорит тебе?
— Гораздо меньше, чем просто ничего.
— Монах-отступник, принявший магометанскую веру. Его книги забыты совершенно; никто, кроме меня, не читал этих страниц вот уже почти пять веков.
— О-о! Так о чем они?
Эдмонд перевел открытую страницу, и Ванни слушала, поражаясь. «Тарабарщина», — было первой ее мыслью, как вдруг холодный озноб заставил все тело ее содрогнуться. Смысл этого безумного богохульства был мало понятен ей, но ощущение ужаса, исходившего от каждого рожденного Эдмондом слова, окутал ее, окружил, надвигаясь, и она вскрикнула:
— Эдмонд! Остановись!
Он замолчал, потрепал ее по руке, и тогда Ванни встала и отправилась на кухню, к Магде, и, пока шла, ее преследовало какое-то странное видение, словно гигантская тень кралась за ней — бесформенная, расправив огромные крылья, неотступно и незримо кралась, приплясывая, за ее спиной черная тень и, не желая расставаться, несколько томительных минут жила в залитой солнечным светом кухне. Здесь, в прозаическом общении с Магдой по поводу меню завтрашнего обеда и ревизии оставшихся припасов, Ванни наконец пришла в себя.
Закончив поздний завтрак, они снова вернулись в библиотеку. Эдмонд сел в свое привычное кресло перед черепом Homo, а Ванни у его ног примостилась на маленькой скамеечке. Внимание ее привлекла игра теней на написанном маслом маленьком пейзаже.
— Эдмонд, мне не нравится эта картина.
— Я ее перевешу в лабораторию, дорогая. — Интерес к размышлениям о скрытой сути этой мазни давно прошел, и уже не волновала его маленькая картинка неизвестной Сары Маддокс.
— И еще, Эдмонд.
Глядя на нее, он улыбнулся.
— Поедем ли мы куда-нибудь ненадолго? Нет, если ты не хочешь, тогда нет… но мне хочется маленькой передышки, чтобы приспособиться, привыкнуть. Все так быстро случилось.
— Конечно, Ванни. Я понимаю. В любое место, какое ты выберешь.
Ванни так и не узнала, путешествовали ли они по-настоящему. Вместо того, чтобы приспособиться к нахлынувшим переменам, реальность бытия стала ускользать от нее, как ускользает меж пальцев тающий в ладони кусочек льда. Путешествие — если это действительно было путешествие — оказалось невероятным, немыслимым, хотя временами принимало вполне законченную форму реальных красок и образов. Был день и была ночь в Новом Орлеане — она отчетливо помнит ошеломившие просторы Канал-стрит, — где испытала исступленное счастье любви Эдмонда, и еще какие-то места, где они были вдвоем, чтобы потом, без видимого перехода, снова оказаться в Кенморе. И тут же в памяти оживали другие города и другие страны, которые не могли — и она точно это знала — существовать в реальном мире. Долгие дни они шли по жгучему, кроваво-красному песку пустыни, жадно глотали воду из меха, который нес на плече Эдмонд и, чтобы не умереть от голода, ели кувыркающиеся в воздухе, словно это картошка в кипятке, похожие на грибы поганки невиданные существа.
