— Это всё так, но я не совсем понимаю, к чему вы клоните.
Хайес немного нервно взглянул на часы.
— После совещания я обычно позволяю себе выкурить сигарету. Вы не против?
— О, совсем нет, я даже составлю вам компанию.
— Ну, поскольку здесь только мы, можно никуда не идти.
Хайес встал, подошёл к своему столу и достал из верхнего ящика блестящую стеклянную пепельницу. Они оба улыбнулись, когда выяснилось, что они курят сигареты одной и той же марки. Закурив, учёный сел на своё кресло.
— Вопрос этот очень сложный и неоднозначный, — сказал он, несколько раз затянувшись дымом, — и многих тут смущает то, что решение можно найти согласно нашей логике, логике землян.
— Мне интересно услышать.
— К примеру, мы встретились с новым противником, и наши роботы оказались негодны для войны с ним, что мы будем делать? Мы изобретём новых, а старые либо будут применяться в других местах, либо и вовсе будут полностью заменены. Верно?
— Верно.
Ливин начал понимать, но дал Хайесу возможность высказаться.
— Так вот, что если принятие человекообразной формы для миуки это всё равно, как мы бы взяли, и неожиданно стали применять роботов старых моделей? Скажем, на десяток поколений ниже. Взяли бы конструктивные решения тех лет, материалы, которые применялись тогда, а потом бросили бы всё это в самое пекло. Что было бы?
— Разгром.
— Так и для них. Возможно, они когда-то уже имели подобную форму, либо убедились в её несостоятельности, применяя на себе, либо истребляя кого-то. Может быть, даже своих создателей, тут ничего сказать нельзя.
— Но как объяснить их запоздалое использование? Они ведь всё же встали на две ноги.
— Встали, и это, пожалуй, было своего рода признанием поражения. Если бы мне дали данные вскрытия этих существ, я бы мог сказать всё точнее. Может ведь оказаться, что это устаревшие модели.
— То есть, вы предполагаете, что они признали нашу форму, и воспользовались ею, чтобы переломить войну?
— Есть ещё другая версия, немного непохожая, но вяжущаяся с тем, что их создатели были такими же, как мы. Двуногая форма всегда была для них чем-то вроде табу. Машины были запрограммированы не применять её ни при каких обстоятельствах.
— Но почему?
— Да всё просто — создатели боялись, что их детище достигнет таких высот копирования, что они не смогут отличить его от самих себя. Чем это чревато — объяснять не нужно. Вот и установили некий барьер. И, видимо, в предсмертном исступлении миуки смогли его преодолеть.
— Но они могли это сделать и раньше, разве нет?
— Нет. Всё, что они делали здесь, всё, что они преодолели, они делали в соответствии с программой. Сложно преодолеть то, что управляет твоими действиями. Но последнее исступление как-то это изменило. Пока сложно сказать, как.
Ливин своими тонкими пальцами аккуратно вытянул ещё одну сигарету из пачки, лежавшей на столе. Он закурил и задумался, как будто бы ответ, который ему был нужен, вот-вот должен был родиться в его голове, и Хайес молчал, чтобы не мешать ходу мыслей. Возможно, в голове советника сейчас заговорит учёный, и его измышления будут полезны в том числе и старому зануде. Ему тоже хотелось закурить, но он сдерживался, желая приберечь эту сигарету на момент, когда она будет более уместна.
— Вы ведь понимаете, — тихо начал Ливин, — что мы в совете не просто так занимаем места. У вас свой фронт, у нас свой. На нашем мы должны глядеть в будущее достаточно далеко, чтобы люди продолжали существовать и развиваться. В масштабах космоса это очень сложно, именно поэтому совет сам по себе сложен и многочисленен. Но иногда даже это не помогает, потому что количество знающих мозгов это ещё не всё.
Он повернулся к Хайесу и сделал глубокую затяжку. Чувствовалось его беспокойство, как будто бы он ещё не услышал и не вывел того, что можно было бы сказать совету, когда его спросят.
— Количество не гарантирует знания, — продолжал советник, — не гарантирует понимания. Можно и толпой блуждать во тьме, и в одиночку разжечь свет. Я наслушался учёных, освещающих этот вопрос, но неспособных осветить, и поэтому обращаюсь к вам уже который раз. Не требую от вас точной концепции, подтверждённой математически, но всё ещё не могу найти у вас что-то такое, что дало бы понимание.
Ненадолго воцарилась тишина. Хайес взял со стола свою пачку с сигаретами, достал одну и закурил.
— Я понимаю вас, советник, — сказал он, выпустив первое облако дыма, — но и вы меня поймите. Вы ведь не считаете, что я готов говорить вам первую попавшуюся ерунду, лишь бы умно выглядеть перед советом в вашем лице?
— Нет, не считаю, — сухо, но правдиво ответил Ливин.
— Так вот, меня неопределённости собственных теорий тяготят не меньше, чем вас. Я почти уверен в том, что даже больше. Только вы тяготитесь в стратегическом плане, а я в научном. Вам, верно, кажется, что я не понимаю вашей тревоги. Ошибаетесь. Я представляю, что будет, если мы найдём целую планету, занятую теми миуки, к которым мы привыкли. А если все миры в этом направлении будут подконтрольны им? И что будет, если с момента обнаружения у нас уже не получится даже оставить их в покое? Мне это понятно, и я осознаю ваши тревоги.
— Тогда дайте мне концепцию! — Ливин сказал строго и быстро, и как будто бы лишь капля терпения отделяла его от того, чтобы ударить кулаком по столу и начать требовать.
— Я немного не договорил, — спокойно выдохнув и игнорируя восклицания советника, продолжил Хайес, — я сам нахожусь в дурацком положении. Я как сыщик из старинных романов. Вот только на место преступления меня позвали спустя триста лет. Убийца уже успел захватить целые регионы планеты и погибнуть, убитый истлел и разложился, а все следы стёрты. Что я должен вам сказать? Вывести математическую модель? Да пожалуйста. Вы их видели множество. Но слишком высок процент предположений. Мы пытаемся проломить эту стену большим количеством предположений, авось, одно и окажется верным, но сами понимаем, что даже если их число дойдёт до миллиона, мы всё равно не будем спокойны и уверены в том, что нас ждёт.
— Я не могу сказать совету, что Империю хоть со сколько-нибудь малой вероятностью ждёт гибель, — устало и с горечью сказал Ливин.
— В условиях космоса обратное вы также не можете утверждать. Где гарантии, что в очередном открытом мире нас не ждут свои отдельные миуки, которые набросятся на нас с таким остервенением, что мы даже сбежать не сможем?
— Одно дело вероятность. Человек тоже может споткнуться и проломить череп о ступеньку каждый день. Но мы ходим и не боимся. Другое же дело — если я вам скажу: идите на первый этаж, Хайес, но где-то на этом пути есть ступенька, на которой вы точно споткнётесь и точно проломите череп. Уже не будет того спокойствия.