Последний друг покинул меня.
Вместе с дочкой я пошел по Галактическому Тракту. Много лет длился наш путь, бесчисленное множество миров сменилось перед нашими глазами. Когда Дождилика выросла, я построил ей корабль — Парусник. Галактика не знала корабля лучше Парусника. Даже если Галактический Тормоз никогда не будет запущен, моя жизнь уже прожита не зря, потому что я построил Парусник. Все лучшее, что есть в мироздании, я воплотил в нем. Он — та истина, которую я смог постичь.
На Паруснике мы вернулись в Пцеру. Миновало триста тридцать три года с того дня, как в Млечный Путь пришел силант Ребран, который помог мне вырвать у Сатара тайну Валатурба. Орден силантов галактики Цветущий Куст каждые триста тридцать три года высылал к нам по силанту. Почти все они гибли — или уничтоженные Сатаром, или утонув в Орпокене. Но я все равно ждал метагалактианина и, оставив Дождилику с Парусником на Фокусе, отправился встречать его. На это и рассчитывали механоиды, устроив мне засаду у Вечного Маяка на Скут-полюсе в скоплении Ящера. Взяв меня в плен, они привезли меня на Иилах, где я и томился, пока не пришел силант Зелва. Ну, а что было дальше — тебе известно, мальчик:
Вот и вся моя жизнь — такая долгая и такая горькая. Я делал дело, пока еще никому не нужное. Я был жесток и принес много зла. Я не спас тех, кого мог спасти, и погубил тех, кто помогал мне. На мне тяжелые вериги человеческих смертей. Но все мои грехи и жертвы обретут воздаяние, став одухотворенностью мира. Я был Корабельщиком и не отступил от замысла Кораблей. Мои победы и несчастья, принесенные мною, зависят только от того, насколько верно я понимал волю мироздания. Если меня ждет кара, то не за порожденное мною горе, а за то, что я остался глух к неизмеримой красоте мира. Но слишком много я отдал и принял в себя сил, чтобы зажечь Сингуль, и теперь подошел к пределу:
Я знаю все, что будет с тобой, мой мальчик, и поэтому не буду просить у тебя обещаний: Но только ты береги Дождилику и Парусник: Вам будет труднее, чем мне.
Я благословляю вас, дети мои.
И еще: Прежде, чем меня не станет: Мой мальчик, ты понимаешь, что до тех пор, как стал Корабельщиком, я, как и все люди, имел свое имя: Хочешь его услышать?..
Слушай: в Нанарбеке меня звали Навк.
Предания не лгут. В великой ткани одухотворенности мира еще не успела затянуться рана, нанесенная гибелью Корабельщика, как вдали показалась легендарная Мгида — блуждающая планета, чье имя с древних языков переводится как «неприкаянный мир»
либо « земля разлуки». Дымчато-опаловый мячик быстро катился по незримому уклону вселенной навстречу двум кораблям — живому и мертвому.
Мгида была планетой, на которой издревле хоронили капитанов вместе с их кораблями. Повинуясь неведомому замыслу, она сама всплывала из бездн мироздания там, где умирал человек, достойный быть погребенным на ее просторах. Парусник, вздрагивая, вошел в атмосферу и начал медленно опускаться, бережно держа в узле силовых полей своего погибшего собрата.
— Не касайся почвы, — сказала Паруснику Дождилика. — Живые корабли касаются земли Мгиды только на Пристани Прощания: Жди нас там:
Черный, обгорелый «Ультар» мягко лег в высокую траву треугольной полянки среди сплошного леса. По веревочной лестнице Навк и Дождилика спустились с борта Парусника. Парусник по собственной воле застыл над телом товарища. Длинные вымпелы на его мачтах, дрожа, поползли вниз. Огни зажглись на клотиках из латуни Бурманая, на кончиках всех рей, на бушприте. Печальный звон корабельного колокола, как стая птиц, взлетел над долиной. Дождилика вдруг словно сломалась, согнувшись и зажав уши руками. Тогда Парусник беззвучно поплыл вверх и скоро скрылся, отправившись ожидать экипаж на остров Пристань Прощания, где все корабли дожидаются тех, кто оставляет на Мгиде дорогих им людей.
Странными были леса Мгиды, называвшиеся пранью. Лишенная солнца, планета жила теплом своих недр, и тепло это чувствовалось даже сквозь обувь. Повсюду били горячие гейзеры, голубые фонтаны взлетали прямо в чаще среди ветвей и листьев.
Над пранью поднимались цепи низких скалистых гор. Узкие горячие реки рассекали прань во всех направлениях. Все вокруг заволакивал туман пронзительно-голубого цвета, оставляющий чистым лишь небесный свод. Невысокие, причудливо изогнутые растения стояли очень тесно, они таяли в тумане, превращаясь в тени, шевелились и лопотали, смешивая свой голос с неумолчным шумом воды. Веероподобные, саблевидные, вычурно изрезанные листья фосфоресцировали, отчего Мгида, не имеющая солнца, была освещена, как днем. В глубине прани тлели огромные, в два человеческих роста, блекло-алые шары, травы доходили до пояса, цветы заполняли поляны. Словно жидкое зеленоватое свечение лежало над землей Мгиды — так, перемешиваясь, звучали ее цвета, а над ней извечно сияли яркие созвездия галактики Млечный Путь.
«Ультар» стоял на поляне, как мрачная изъязвленная глыба. Какой-то вьюнок уже забрался в его выбитый иллюминатор. Навк и Дождилика обошли корабль кругом, Навк — чуть в стороне, сумрачный, а Дождилика — вплотную к корпусу, ведя рукой по обшивке. Остановившись напротив вылетевшего лобового окна, они долго глядели на мертвого Корабельщика, неподвижно лежавшего в пилотском кресле. Даже кудри его бороды, его волосы были мертвы — ветерок не мог сдвинуть тяжелые завитки. Лицо Корабельщика имело выражение напряженного раздумья, мучительной сосредоточенности. Он точно прислушивался к своей смерти.
Сев в траву, Дождилика долго плакала, дрожали ее плечи и кудри, тряслись губы, слезы бежали из-под век по прозрачному лицу; она, боясь своего отчаяния, зажимала себе рот, но горе было поистине выше сил. Навк стоял рядом с ней, и душа его лежала в груди, тяжелая, как мешок камней.
Наконец, Дождилика встала, перегнувшись через раму иллюминатора, поцеловала руки отца и металл его корабля, отвернулась и быстро пошла в прань. А Навк задержался, забрасывая на корпус «Ультара» упругие спирали побегов, чтобы вечная жизнь укрыла печальное зрелище разрушения.
Путь по прани от поляны, где навеки остался Корабельщик, до озера с островом Пристань Прощания был очень долгим, но на Мгиде не было смены дня и ночи, и Навк не мог сосчитать, сколько дней этот путь занял. Две ярчайшие звезды — Сингуль и Джизирак — горели в небе. Прань, всегда новая и вместе с тем однообразная, шумела вокруг, открывая свои мрачные секреты.
Вся Мгида была многотысячелетним некрополем, где обрели покой и последний приют столько кораблей и капитанов, что это не вмещалось в сознание. Время заносило их песками, их оплетала прань и точила вода, металл ржавел и рассыпался, истлевали тела, но сам воздух, напоенный тяжелым запахом вечности, хранил память обо всех, кого поглотила Мгида. В дымке этой вечности перед застывшими ликами былых эпох измученные души переставали ныть, отпускала боль, израненные сердца переставали метаться в груди, словно птицы, попавшие в ловушку.
