– А вы у нас «звезда»! – бармен категорически не желал угомониться. Его распирало от желания попросить автограф, но он стеснялся. – Прима! Я жене так сразу и сказал, после той смены… Ну, помните? Когда патруль? Говорю ей: «Этот новенький – парень хоть куда!» Бабы, они без разъяснений не соображают…
В левом нижнем углу визора возник добавочный сегмент изображения. Общим планом шел многократный повтор броска Пульчинелло, в разных ракурсах, с увеличением и без. А в микро-сегменте образовался уютный кабинет: диванчик в стиле «экзот», журнальный столик с закусками… Содрогаясь от внезапного озноба, Лючано смотрел на себя самого. Микро-Лючано шевелил губами, с азартом размахивал крошечными ручонками, и не требовалось включать общий звук, чтобы прочесть, услышать, вспомнить:
«Это ты, братец, по тюрьмам не квасился. Брокер-шмокер, шулер-шмулер… Детский лепет! Посидел бы с мое, хлебнул бы лиха…»
Лючано в кадре жаловался на жизнь.
Пульчинелло избивал варвара-атлета.
В одно и то же время – часы визора исключали ошибку.
– Демонстрационная версия, – пожаловался бармен. – Для полного просмотра надо купить регистрационную карточку. Или лицензионку, в записи. Я куплю, вы не думайте! Уж больно здорово оно у вас вышло… О, Никки! Тебе как всегда?
– Да, Катулл.
– Вы преследуете меня? – спросил Лючано, когда Николетта Швармс, опять в новом кимоно, плюхнулась за столик рядом с ним.
– Нужны вы мне, – отмахнулась женщина. – Герой-любовник! Катулл, я умираю от жажды!
Бармен принес банку сока гуавы и шприц с ароматическим спиртом.
– Что-то еще? – спросил он.
– Омлет, – велел Лючано, усаживаясь спиной к визору. – С грибами. Гренки с сыром. И стакан простокваши.
«Ты рехнулся, малыш? – спросил издалека маэстро Карл. – Когда ты в последний раз пил простоквашу? У тетушки Фелиции, в сопливом детстве? Откуда в «Requies curarum» возьмется простокваша?»
Бармен с уважением смотрел на «звезду».
– Вам от какого производителя? Коза? Овца? Корова? Есть от буйволицы…
– Коровью, пожалуйста.
– Сладкую? Кислую? Желе?
– Кислую. И поторопитесь, я голоден.
– Ты совсем-совсем дикий? – с любопытством спросила Николетта, когда бармен ушел. Предполагаемая дикость собеседника помогла ей перейти на «ты» без лишних угрызений совести. – Из резервации? Я же видела, как ты на визор вылупился… Про ошейник не в курсах, да?
Лючано пожал плечами.
– Ну, ошейник. Взамен клейма. Облегченная форма, и все такое…
– Ты где родился?
– На Борго.
– Это далеко?
– Откуда считаем? От центра Галактики?
– Отсюда.
– Далеко. Созвездие Филина, система Зи-Хве.
– Ясно, – Николетта с презрением наморщила бровь. – Глушь, провинция, захолустье. Кислая простокваша. Дальше орбиты не летал, небось?
– Небось, – Лючано еле сдержался от нервного смеха. Похоже, Никки не запомнила ничего из вчерашней арены. Только себя и слушала, контрактница. – Я вообще домосед. А простокваша, между прочим, восстанавливает нервные клетки. В ней пробиотики лактобацилл, они для нервов – чистое золото! Ты всезнайку-то не корчи, ладно? Знаешь, рассказывай, не знаешь – пей, да помалкивай!
– Думаешь, у меня склероз? Ты вчера о себе – всю подноготную, грязное белье наружу, а у дуры-бабы оно из головы – фьюить?! – демонстрируя прозорливость на грани телепатии, Николетта по-разбойничьи свистнула. – Не бойся, папочка! Через месяц и ты коллег на арене слышать разучишься. Себя, только себя-любимого, и хватит…
Она взяла шприц со спиртом, распечатала, загнала иглу в клапан банки с соком и нажала на плунжер. Банка покрылась изморозью: включилось самоохлаждение. Опустошив шприц, Николетта выждала с минуту – и рванула жестяной язычок, распечатав банку.
Малиновая пена полезла из отверстия.
– Уф-ф, вкуснотища! – Никки принялась слизывать пену языком. – Люблю эту заразу, на трассах привыкла. Что, забыл о трассах? Небось, тоже про мое житье-бытье вчера слушал, да не слышал?
– Ага, – был вынужден признаться Лючано. – Про женское помню… Про недомогания. Еще про аборты. И все. Как отрезало.
– Вот видишь. Про аборты все с первого раза запоминают. И про месячные. Я про них вечно талдычу, оно и откладывается… Сейчас слушай – нас двое, резонанса не будет.
– Резонанс?
– Ошейники, если больше трех-четырех, резонируют. Ладно, давай по порядку…
Рассказ Николетты Швармс был прост и незамысловат. Шлюшка-дальнобойщица, на жаргоне космачей – трассиха, ножки врастопырку. С тринадцати лет она моталась по Галактике, не видя ничего, кроме грязной каюты и потной хари очередного «папочки», давшего ей приют на время рейса. По крови на четверть помца (так Никки звала помпилианцев), она втайне мучилась комплексами – родись девчонка с даром ставить клеймо, жизнь сложилась бы иначе. На Террафиме ее три года назад бросил очередной «котяра», узнав, что трассиха опять залетела. К несчастью, плодовитость Никки граничила с профнепригодностью – никакие контрацептивы не помогали, хоть стерилизуйся! Денег на аборт не было, но ей повезло. Местная знахарка, перед тем, как старуху утопили из-за каких-то религиозных предрассудков, вытравила плод – удачно, без сепсиса и скверных последствий. А потом она встретилась с Жоржем Мондени.
– Он тогда семилибертил по полной. Это после, как освободили, нанялся ланистой. А начинал рабом. Жоржик мне вариант с контрактом и подкинул.
– Зачем помцам… тьфу ты! – перебил ее Лючано. – Зачем помпилианцам брать семилибертусов на контракт? Рабов вон сколько, забесплатно…
Николетта ударила банкой об стол, разбрызгивая напиток.
– Ну ты дикарь! Клеймо любой помц влепит, а с ошейником – хренушки! Только самые крутые. Или самые талантливые. Короче, бугры. Мне Жорж о них бухтел, но я не въехала. Ты мозгой двигай, шустрик, – с нее на глазах сползала тонкая пленка лоска, выпуская на свободу былую трассиху, лихое дитя помоек. – Иначе семилибертусов налепили бы – вайлом! А так мы в цене… В гладиатуру не всякий годится! Я как сказала, что хочу на контракт, помцы от радости чуть не сбрендили. Крутяка мне нашли, ошейник ставить, счет в банке открыли – хрусты гонять. Твои хрусты хозяину идут, а мои – мне, лапочке…
– Ты хотела про ошейник, – напомнил «дикарь».
– Да, ошейник. Он, красавчик, дерьмо из нас давит. В каждом человеке дерьма – полным-полно. Оно на больших глубинах залегает. А ошейник вроде буровой вышки. Тебя помцы спросят, что да как, тут ошейник и начинает гнать-фильтровать. И про маму вспомнишь, как она, пьяная, дитё из бутылочки пивом кормила, для смеху, и про папу, который тебя за ляжки щупал… Тебе-то плевать, а им приятно, помцам. Слушают, слюни пускают. Хрусты башляют – без счета. Потеха!
