— Итак, вы утверждаете, что в двадцатых числах июня будущего года, ориентировочно, двадцать первого или двадцать второго, Адольф Гитлер нападет на Советский Союз? И эта война продлится четыре года, завершившись полным поражением Германии и ее союзников?
— Именно так, господин следователь. Насколько я помню, план 'Барбаросса', предусматривающий вторжение и ведение войны против СССР, разрабатывался с конца июля этого года, и был окончательно утвержден Гитлером в декабре. Войну планировалось завершить в три-четыре месяца, до наступления осенней распутицы и холодов.
— Прошу вас обращаться ко мне 'гражданин следователь'. Давайте продолжим. То есть, вы хотите сказать, что сейчас Гитлер еще не собирается на нас нападать? И примет решение в ближайшие дни?
— Простите, гражданин следователь. Нет, этого я не говорю, поскольку не знаю. Скорее всего, нет.
— Хорошо, давайте пока оставим этот вопрос. Расскажите вкратце об окончании войны.
— Акт о капитуляции германских вооруженных сил был… то есть, простите, будет подписан в Берлине генерал-фельдмаршалом Кейтелем в присутствии представителей Люфтваффе и Кригсмаринен в ночь с восьмого на девятое мая 1945 года.
— В ночь?
— Да, я имею в виду разницу между центральноевропейским и московским временем. У вас уже было 9 мая.
— Понятно. У вас имеются какие-то доказательства сказанного?
— О чем вы? Какие могут быть доказательства? С вашей позиции, все это произойдет только через пять лет, с моей — все это уже произошло шесть с лишним десятилетий назад… О каких доказательствах может идти речь? С другой стороны, вы ведь наверняка видели все эти технические, гм, образцы? Неужели, этого недостаточно?
— Я не уполномочен обсуждать с вами никаких технических вопросов. Продолжаем…
Следующие несколько абзацев Сталин пропустил:
— Вы упоминали о семье, вернее, о вашем отце, которого, якобы, спасли советские хирурги. Расскажите подробнее, что именно вы имели в виду?
— Мой отец был призван в вермахт летом тридцать девятого, накануне польской кампании. Прошел всю войну. Имел несколько ранений и наград. В апреле сорок пятого года участвовал в обороне Берлина, если я не ошибаюсь, где-то на юго-восточном направлении. Будучи тяжело ранен, отдал своим подчиненным приказ прекратить сопротивление и сдаться. Видимо, в благодарность за это русские… ну, то есть, ваши отправили его в полевой госпиталь, где ему отняли левую руку. После капитуляции его, как инвалида, отпустили домой. Всё. Думаю, вы сумеете без труда разыскать его по своим каналам — это и будет своего рода доказательством правоты моих слов.
— То есть, жизнь вашему отцу спасли советские врачи, я правильно понял?
— Да, абсолютно верно. Так и было.
— И поэтому?
— И поэтому я готов в вашем лице обратиться к руководству Советского Союза и предложить свои услуги. Я не думаю, что есть реальная возможность полностью предотвратить войну, но хотел бы сделать все от меня зависящее, чтобы история пошла по менее кровавому пути. Я не занимался историей специально, но могу примерно обрисовать основные эпизоды грядущей войны. Стратегические просчеты Советской армии, ошибки верховного командования вермахта и самого фюрера… примерно так. Кроме того, я неплохо разбираюсь в технике.
— Хотите добровольно сотрудничать? А почему? Вы рассказывали об огромных жертвах и с нашей, и с вашей стороны, о концлагерях и фанатиках из СС — в чем же ваш интерес? Уж наверняка не в сочувствии моей стране и советскому строю?
— Да, дело не в этом, — дочитав до этого места, Сталин самодовольно ухмыльнулся, окутавшись табачным дымом: смелый немец, ай, смелый! Ну-ка, что он там дальше говорит?
— С одной стороны, я искренне ненавижу Гитлера и созданную им партию, ввергнувшую Германию в чудовищную мясорубку, и хочу спасти миллионы своих сограждан, с другой… в сложившейся ситуации, так уж получается, только вы можете помочь мне спасти родителей.
— Спасти? От чего именно спасти? Поясните. Вы ведь сами показали, что ваша мать уцелела после бомбардировок, и отец тоже остался жив.
— От изменений истории. Неужели вы не понимаете, что с того самого момента, когда все это произошло, история уже изменилась? И теперь все может пойти совсем не так.
— Нет, не понимаю. Это лишь ничем не обоснованные домыслы, достойные разве что сочинителей-фантастов. Но я не Уэллс и не Жюль Верн, меня в данный момент интересуют исключительно факты и события, пусть даже еще и не случившиеся.
— В таком случае, я отказываюсь продолжать разговор. Я и так сообщил вам достаточно.
— Это не самое разумное решение, не находите?
— Нахожу. И тем не менее.
— Хорошо, продолжим чуть позже…
Иосиф Виссарионович откинулся в кресле, задумчиво глядя вдаль. Ароматный дым тонкой нитью поднимался в неподвижном воздухе кабинета к высокому потолку. Да, он не ошибся — немецкий полковник не врет. Вряд ли он знает что-то особенное, но если сложить его сведения со сведениями того бериевского подполковника — как бишь его, Крамарчук, кажется? Да, точно, Крамарчук, — то можно будет получить некое среднее арифметическое, максимально, так сказать, близкое к истине. Хотя, немец, в общем-то, тоже прав — история раз и навсегда изменилась в тот самый миг, когда к ним пожаловали все эти гости из будущего. И, значит, нужно спешить, нужно суметь — эх, знать бы еще как! — опередить эти изменения. А то, о чем просит этот полковник? Почему бы и нет? Вытащить из Германии — войны-то между ними пока нет — его мать, организовать доставку в страну отца… На самом деле, этот Штайн достаточно глуп — неужели он не понимает, что его родители приедут сюда вовсе не на курортный отдых? И станут всего лишь еще одним, возможно главным, инструментом давления на строптивого сыночка? На еще не рожденного сыночка, между прочим!
Сталин сделан затяжку, неторопливо выпустил дым. Гм, а вот интересно, как такое может быть с сугубо научной точки зрения? Надо бы посоветоваться с компетентными товарищами, вот только знать бы еще с кем! Разве может не рожденный ребенок встретиться со своими будущими родителями? Ох, ну и подкинул ему Лаврентий задачку, ох и подкинул. Хотя, обратного хода уже по-любому нет, теперь только вперед, по-большевистски, так сказать! Впрочем, это не главное, совсем не главное. Главное — та самая оброненная немцем фраза, из которой явствует, что план нападения на Советский союз еще не разработан. Это произойдет в ближайшие дни — кажется, Крамарчук даже называл конкретное число.
Сталин пошелестел листами из отдельно лежащей пухлой папки, быстро найдя им же самим подчеркнутые строки: 'план 'Барбаросса' поступил на разработку в ОКВ двадцать первого июля 1940 года, окончательно утвержден Гитлером во второй половине декабря…. Вот так, ага, 'двадцать первого'. Ну и что это может означать? Совпадение? Или Адольф уже узнал о 'гостях', и именно это подтолкнуло его к окончательному решению? Бред… а что, если нет?! Что, если именно июльские события станут истинной причиной войны?
