Контраст между двумя разными Сперанцами Виго действовал на неподготовленного человека, словно закалочное масло на клинок. Саймон одно время увлекался разного рода кустарными промыслами, и в кузне тоже побывал. Ему довелось видеть, как полотно японского меча сначала тянется в одну сторону, а затем ударной волной прыгает в другую, рождая внутреннее напряжение и характерный изгиб. Видимо, Ла Лоба работала с людьми по схожей методике.
Правда, на тот момент лоцман мог уже считать, что проковку, торсирование, закалку и отпуск ему в жизни проходить доводилось. Продолжая опираться на стойку ринга, он медленно покачал головой.
— Мы ходим вокруг да около. Хорошо, допустим, я симпатизирую людям с мечтой. Так расскажите мне о ней. И о том, почему ради вашей мечты сгорела на своем посту моя троюродная племянница.
Назар, все это время придерживавший Магду за локоть и что-то шептавший увещевательным тоном, обернулся на Ла Лобу. Та сдвинула брови; на левой проступил доселе едва заметный шрам, за который зацепилась одна из морщин, густо прорезавших лоб. В коротком ежике смоляных волос мягко блеснуло серебро.
— Мне жаль, — выдохнул низкий, усталый голос. — Мне жаль всех, кто погиб. Кто пострадал. Кто еще пострадает. Веришь мне, Саймон Фишер? Если бы я могла…
Скривившись, лоцман собрался было выдать что-нибудь про политиков и лицедеев… Но его отвлек изумрудный огонь. Магда, мягко отодвинув Назара, искательно заглядывала Саймону прямо в лицо. Была в этом смарагдовом взгляде подлинная, разделенная боль — и за свою капитаншу, и за погибшую девушку, и просто человеческое понимание, принятие, сострадание. Рот захлопнулся как-то сам собой, обидные и едкие слова ушли. Растворились в бесконечно набегающем прибое энтропии.
— Ладно, — Саймон отлип от тернбакла и с усилием потер лицо. — Factum est factum. Но все-таки — все-таки! — чем вы здесь занимаетесь? Чего хотите?
— Мы хотим перестать быть детьми.
Слова оказались неожиданными, но люди вокруг закивали, загудели одобрительно. Похоже, это была некая ритуальная формула, лозунг, который входил в часть общественного договора, объединяющего «романтиков и прожектеров». Ла Лоба, естественно, осознавала, что на лоцмана-гостя этот договор не распространяется. Она сделала пару шагов влево-вправо, скупо нарезая воздух левой ладонью в такт.
— Если мы станем всерьез развивать тему терроризма, выводы могут удивить. Ты никогда не задумывался, зачем ООН такой серьезный военный бюджет?
— Я проработал в Четвертом комитете не так долго, — Саймон хмыкнул и нахмурился. — Но вопрос действительно интересный. Официально озвучивается позиция: «Мы ценим человеческую жизнь». Что, неужели вне прицелов репортажных дронов практикуются пытки, геноцид и трудовые лагеря?
— Сарказм — здоровый способ защититься от дискомфортной информации, — пиратка улыбнулась с досадным пониманием. — Нет, конечно, нельзя сравнивать двадцать третий и, скажем, двадцатый века. Но и концепция прав человека, прав групп людей на самоопределение изменилась. Точнее, так: не могла не измениться.
Она потерла левую бровь, где снова стала заметна полоска шрама, и продолжила:
— Движение в сторону атомизации социума, индивидуальной свободы в рамках гибкого законодательства началось еще в начале двадцать первого века. Ты помнишь, что произошло потом: пандемии, солнечные вспышки, климатический хаос. Нам, человечеству, пришлось добровольно обменять некоторое количество свободы на бо́льшую организованность и безопасность. Подчеркиваю: добровольно. ООН сказала нам, что у нее есть план. А лоцманы — что знают к нему путь. И что готовы вести нас по звездной тропе.
Ставшая неожиданно образной, чуть ли не поэтичной речь завораживала. Саймону приходилось напоминать себе, что перед ним пусть и не профессиональный, стихийный, но все же оратор и политик. Следовало слушать, что говорит госпожа Виго, следовало анализировать, как она это делает, но поддаваться чарам — на то выдать себе разрешение он права не имел.
— Но вот Великий Исход состоялся. Земля обетованная легла пред нами. Даже, я бы сказала, зе́мли — и местами не самые гостеприимные да плодородные. Но ни Комитеты, ни Семьи не тянут на авраамического Бога, а народы, покинувшие историческую родину ради новой жизни, не заключали с ними никакого завета. Мы благодарны, мы готовы платить налоги в метрополию, мы не собираемся погрязать в междоусобной грызне… Так зачем вокруг наших пастбищ бдительно кружат сторожевые псы?
— Вы поднимали вопрос о самоопределении в Генассамблее?
Вопрос был задан для проформы, и Саймон понимал это — просто не хотел дать увлечь себя потоком метафор. Понимала и Ла Лоба. Под негромкие смешки, разбежавшиеся по залу, она криво, мечтательно улыбнулась.
— В Третьем комитете нас послали. Точнее нет, не так: послали не нас. Послали официальных представителей тех миров, что заговорили о формальном отделении от Объединенных Систем. Естественно, сам посыл был оформлен в максимально вежливой и предельно запутанной форме. Думаю, не мне растирать тебе за бюрократию.
— И тогда вы решили шугануть курятник? — лоцман отзеркалил уровень владения бандитским жаргоном. Магда расхохоталась и хлопнула себя по бедрам, а потом, с молчаливого разрешения начальницы, взяла слово:
— Ты пойми, Ворчун, расклад еще более мутный и нескучный, чем ты можешь себе представить, — она схватила не ожидавшего Назара за ладонь и принялась загибать его крепкие, длинные пальцы. — Во-первых, есть те самые «официальные представители». Они «все в белом» — и должны оставаться таковыми, чтобы никто не связал Новые Автономии ни с нами, ни с кем похуже. К слову о «ком похуже»: есть и силовое крыло, которое «во-вторых». Те самые ребята, что мягко, но веско наваляли ооновским «Гарпиям». Подозреваю, что снабжение и технику они получают от «темной стороны» Новых Автономий, но этого никто, запомни, никто и никогда не подтвердит ни на одном трибунале. Это в-третьих.
Она вдохнула, выдохнула, щипнула пытавшегося отобрать руку Назара за локоть и загнула последний палец.
— А есть мы. Фогельзанг. Абсолютно добровольное, никому не подчиняющееся, движимое исключительно энтузиазмом и шилом в коллективной заднице образование. О нас знают, нас осуждают — и те, и эти, — но нас не могут поймать, прижать к ногтю и сделать «ата-та». Мы словно птица, что поутру поет в кустах под твоим окном, а ты злишься и не знаешь, куда кинуть тапком.
— И поет она для того, чтобы… — Саймон сделал приглашающий жест ладонями.
— Чтобы нас перестали водить за ручку. Чтобы выпустили из манежа. Чтобы дали возможность развивать собственные технологии межзвездного транспорта, наконец. Договор с Профсоюзом — это же кабала, причем для обеих сторон. Я знаю, твой дядя, например, просто сбежал из Семьи…
— У него не открылось дара, — скупо покривился лоцман. — Но ты права: даже если бы был… Вопрос в другом. Ты уверена — вы уверены? — что Семьи выпустят такой сочный кусок экономики из своих рук? И сколько вы намерены заниматься изысканиями альтернативных способов преодоления скорости света? Даже ООН продолжает заниматься этой проблемой. И перспектив пока не видно.
Размяв затекшие от напряжения плечи, Саймон пробурчал в наступившей тишине:
— Да, я сам знаю многих в Семьях, кому не нравится служить извозчиком. Дорогим, элитным извозчиком, заботливо выращенным в золотом стойле. Но у человечества нет выбора…
Со стороны входа в спортзал почти сверкнуло фиолетовым и оранжевым. Многие обернулись, Ла Лоба едва заметно поджала губы. Магда ощерилась. А сам Моди, подходя ближе, как-то простецки и ни к чему не обязывающим тоном бросил:
— У человечества скоро может не остаться Семей.
Часть 2. Глава 9
Однажды в детстве Саймон наблюдал за бронзовкой.
Вместо спокойного и слегка ленивого перелета с одного, уже изрядно объеденного цветка на другой, свежий и нетронутый, жук решил пройтись пешком. Он последний раз двинул жвалами, грузно сдал боком, развернулся и потопал по стеблю вязолистной ежевики в сторону земли. И там врезался в муравьиную тропу.
