не понимаем, что происходит с материей при таких коэффициентах сжатия. Одному богу известно, что творится в его ядре. Зато существует не меньше сотни теорий.
– И Пенни это было интересно?
Он взял бокал с водкой, поболтал в нем кубики льда, а потом поставил обратно на столик, так и не выпив.
– Это был академический интерес. Она следила за моими аргументами.
– А что она рассказывала о своей работе?
– Все, что ей вздумается. Что раздражало ее, что удавалось, какие появлялись новые идеи. Порой она приходила ко мне с совершенно невероятными концепциями. Например, надувающаяся рыба, которая могла бы жить в атмосфере Юпитера, или другие мифические существа, или сеть органических проводников, парящая в ионосфере Земли.
– Ничего по-настоящему радикального?
– Что? Этого вам мало? Разве вам не хочется, чтобы на горных вершинах снова гнездились драконы?
– Я имел в виду нечто такое, что могло бы расстроить национальную экономику или лишить бизнеса крупные компании.
– Нет, ничего такого. Пенни не была анархисткой. Кроме того, девяносто процентов ее времени занимало следующее поколение биотопов. Она была полна решимости сделать как можно больше, пока…
Он бессильно махнул рукой.
– Значит, никаких секретных проектов, никаких прорывов, которые могли бы увенчать ее карьеру?
– Нет. Ей было вполне достаточно биотопов.
– Она не упоминала о неприятностях с кем-то из окружающих?
Он бросил на бокал алчный взгляд.
– Никаких имен. У нее были разногласия с кем-то из Бостонской тусовки… – Кальдарола вздрогнул и остановился. – Вы о них знаете?
– О да. Я все о вас знаю.
Он презрительно хмыкнул.
– Эка важность!
– Как я понимаю, споры в Бостоне шли из-за сроков выступления за независимость?
– Господи, и это тайное общество. Да. Ладно, и так все уже об этом знают. Пенни хотела объявить независимость сразу, как только будет отлажена работа облачного сборщика. Она пыталась переубедить людей, поддерживающих Паркинсона. Это была не самая хорошая идея, поскольку Пенни нельзя назвать грамотным дипломатом. Но я пытался помочь, делал то, что в моих силах. Она заслужила увидеть биотоп независимым. – Кальдарола прищурился, глядя на значок ООН на моей форме. – И развал старого порядка.
– А между собой вы часто ссорились?
– Ты дерьмо. Ты думаешь, это я ее убил? Я убил Пенни? Ты чертов гестаповский ублюдок.
Он неловко швырнул в меня бокал с водкой. Бросок был настолько неточным, что мне даже не пришлось пригибаться. Бокал плюхнулся в бассейн и утонул, оставив на поверхности кубики льда.
Я мог бы многое ему сказать. Что такова процедура. Что он не должен принимать это близко к сердцу. И что на самом деле не считаю его убийцей Пенни. Но его искаженное горечью лицо говорило о том, что еще слово – и он разрыдается.
Поэтому я поднялся и пробормотал какое-то формальное извинение. Не думаю, чтобы он его услышал. Сервитор уже спешил к нему с очередным бокалом, а я, отодвинув дверь патио, вошел в кабинет Пенни.
– Многого добились, босс, – обратилась ко мне Шеннон.
Она сидела в роскошном алом вращающемся кресле перед компьютерной консолью, всем своим видом выражая умеренное раздражение.
– Вы же понимаете, что я обязан был спросить.
– Да. А я заранее могла предсказать его реакцию.
– Конечно.
– Но даже если бы Дэвис был виновен, он поступил бы точно так же.
Я посмотрел на нее с удивлением.
– Вы считаете, что он виноват?
– Нет.
– Спасибо за помощь.
– Как дела в отделе кибернетики?
– Не слишком хорошо. В их компьютерной системе полная неразбериха. А как вы здесь справляетесь?
Я присмотрелся к компьютеру Маокавиц; это была мощная система кубической формы, с достаточно большой емкостью, чтобы удовлетворять требованиям генной технологии. Шеннон сняла три панели с одной стороны, обнажив аккуратные ряды процессорных блоков. Целый клубок оптоволоконных лент соединял их разъемы с несколькими специфическими модулями, лежавшими на ковре.
Шеннон откинула со лба прядь медных волос и показала на собственный портативный терминал, примостившийся на краю консоли.
– Я потихоньку двигаюсь, хоть и с большим трудом.
Я разочарованно огляделся по сторонам. Кабинет был почти полностью безликим. Кубической формы комната с белыми стенами и несколькими голограммами в рамках, изображающими различные растения и животных. Я догадался, что это результаты работы Маокавиц с генами.
– Как получилось, что коды неизвестны даже Эдену?
– Он не смог бы их увидеть. Вся комната, даже пол, состоит из композитных материалов, а дверь патио покрыта слоем серебра.
– Забавно. Даже собственному творению не позволено видеть, чем она занимается.
– Вы считаете, что это важно?
– Информации недостаточно, и вам предстоит это исправить. Сегодня, не забывайте.
– Если деятели Бостона своим манифестом разрешат профсоюз полицейских и улучшат условия труда, я отдам им свой голос.
После опроса Кальдаролы, который я и сам считал безвозвратно испорченным, я направился обратно в участок, ощущая первый холодок уныния. Возможно, это было просто признание своей вины. Стоило помягче обращаться с Дэвисом Кальдаролой, я же прекрасно знал, что он не в состоянии отвечать на сложные и личные вопросы. Да и Шеннон права: если бы он был виновен, он вел бы себя точно так же.
– Эден.
– Да, шеф Парфитт?
– Маокавиц и Кальдарола часто ссорились между собой?
– Они расходились во мнениях по многим вопросам, но споры всегда велись на рациональном уровне. Я бы сказал, что они дискутировали, а не ссорились. Хотя за эти годы случались и ссоры, однако в последние восемь месяцев ничего подобного не было. Он относился к ней с безграничной преданностью.
– Спасибо.
По правде говоря, я его и не подозревал. Но, Бог свидетель, я старался действовать согласно инструкциям. Без них, без определенного порядка, ничто не будет работать, да и само общество быстро развалится. Труд полицейских – это намного больше, чем погони за одинокими маньяками. Но вряд ли Дэвис Кальдарола был в состоянии выслушивать лекцию по социологии.
Нет, я не ошибся:
