«Макарыч», — вспомнилось Осетру.
— Ой, я смотрю, он вбок кренится, — затараторила девица. — Еле успела его подхватить, тяжеленный, но на спинку стула удалось перевалить…
«Маруська», — вспомнилось Осетру.
И словно открылись кладовые — потянулась цепочка: обед, «Ристалище», Кресты, Чинганчгук, «божья кровь»… Не потянулась — понеслась!
Он глянул на стаканчик. Посудина была пуста, и содержимое ее явно самоутверждалось в его желудке…
— С непривычки, — продолжала тараторить Маруська. — Мы-то всю жизнь «кровушку» пьем, а он, бедненький…
Наконец вспомнилось все.
Осетр медленно повернул голову, обвел взглядом обеденный зал. Кто-то еще насмешливо смотрел в его сторону, но большинство вернулось к столовым приборам, тарелкам и прерванным разговорам.
— Вы на похлебочку-то наваливайтесь, — посоветовал Макарыч. — Тогда тело быстрее в норму придет.
И Осетр навалился на похлебочку.
Верно сказал кабатчик, и в самом деле вкусно. Действительно картошку напоминает.
Потом Маруся принесла биточки, подала на стол, повела плечиком.
Осетр прислушивался к собственному состоянию. Вроде бы все приходило в норму: успокаивалось сердце, уже не надо было следить за тем, чтобы не дрожали пальцы, высыхала испарина на лбу.
— Кушайте, кушайте! — Маруська просто сияла, как свежевымытая тарелка. — Такому сильному мужчине надо хорошо питаться.
Издевается она, что ли? Называть упавшего в обморок парня «сильным мужчиной»!..
Но Маруська определенно не издевалась. И определенно упавшему в обморок парню хотела понравиться. Не то чтобы Осетр разбирался в повадках желающих понравиться женщин, но почему-то ему показалось, что ТАКАЯ улыбка, ТАКИЕ движения (официантка убирала опустевшую суповую тарелку), ТАКОЙ тон — все это говорит только об одном: Маруська решила, что на залетного торговца надо обратить самое пристальное внимание. И соответственно его внимание к себе привлечь…
Сделав этот вывод, Осетр слегка удивился — никогда прежде он не думал о женщинах ТАК. На первом плане у него всегда были свои желания, а уже потом приходили в голову — их. Но сейчас главным было то, что Маруська имела насчет него какие-то планы… Впрочем, нет. Главным было то, что Маруська имела насчет него какие-то планы, но он никаких планов по отношению к ней не имел, потому что, дабы иметь ему планы, на ее месте должна была стоять Яна. И никто более…
— Вам наш город понравился?
Он просто слышал, как колотится, в ожидании о ответа, девичье сердце.
— Понравился.
— Вы, наверное, очень заняты сегодня?
А теперь она просто затаила дыхание.
А с ним все еще что-то происходило. Как будто по телу разливалось не только тепло от выпитого, как будто в его душу входило нечто странное. Он словно питался чужим опытом в общении с девицами, ибо его собственное общение сводилось к светским разговорам на выпускных балах да к краткому любезничанию с незнакомыми во время немногочисленных увольнений. Ну и к нескольким разговорам с Яной на борту «Дорадо»…
— Да нет, не то чтобы очень…
Маруська просто вспыхнула. Осетру показалось, что если бы она сидела, то просто бы медузой растеклась по стулу…
— Маруся! — крикнул от стойки Макарыч. — Ты о других клиентах, случаем, не позабыла?
— Нет, папа! — Взгляд Маруськи переполнился сожалением. — Сейчас!
Она вздохнула, схватилась за поднос с пустой тарелкой и ушла в кухню.
А Осетр взялся за биточки и тут же обнаружил, что у него проснулся просто зверский аппетит. Маруська, что ли, вызвала его? Или мысли о Яне… Интересно, что она сейчас делает?
Биточки тоже оказались чрезвычайно вкусными.
Должно быть, загорает и купается на знаменитых лазурных пляжах Дивноморской Ривьеры… И вовсю любезничает с отдыхающими молодыми людьми…
Эта мысль потрясла его. И в самом деле, почему он решил, что Яна должна вспоминать его, вот так же, как он ее? С какой стати? Это у него, кадета-«росомахи», не было широкой возможности общаться с девушками. Но дочери представителей высшего света ведут совсем другую жизнь. Конечно, они тоже где-то учатся, но такого жесткого распорядка дня у них наверняка нет. И на людях они бывают гораздо чаще! И вообще они — великородные, и этим все сказано!
Душа вдруг переполнилась горечью и чем-то очень похожим на ненависть, и Осетр даже не догадывался, что это ощущение называется ревностью.
А потом снова подошла Маруська и жарко шепнула:
— Давайте встретимся сегодня вечером?
И ревность ответила за него:
— Давайте.
— Приходите на угол Солнечного и Малиновой к восьми часам.
И ревность ответила:
— Приду.
Маруська просияла глазами, забрала очередную опустевшую тарелку и ускакала.
А Осетр снова прислушался к себе. Незнакомые ощущения медленно покидали душу. Уходили горечь и нечто похожее на ненависть. И мысль о любезничающих с Яной молодых людях уже не казалась столь дикой. В конце концов, любезничать и любить — очень и очень разные вещи, хотя — у этих слов и один корень…
Однако всё это было не главное. А главное было в том, что на место уходящих ощущений приходило новое, доселе совершенно незнакомое, и Осетр не знал, не только как оно называется, но что даже существует такое.
Когда Осетр пришел на угол Солнечного проспекта и Малиновой улицы, Маруська уже ждала его. Она стояла под большим деревом, густой листвой скрытая от света окон ближайшего дома.
— Я здесь, Остромир! Идите сюда!
Осетр вздрогнул и шагнул в тень.
Через мгновение на него словно ураган налетел. И закружил бы в танце-объятии, если бы Маруська не боялась привлечь внимание посторонних.
А так она просто крепко-накрепко прижалась к нему, так что они оба мгновенно ощутили все выпуклости и впадинки, все упругости и мягкости, все сучки и трещинки. И свои, и чужие…
— Пришел… Пришел… Пришел… — Она просто задыхалась.
И ему мгновенно стало ясно, что все свое скоро и неизбежно станет чужим, а чужое — своим.
— Идем же! Папа сейчас в «Ристалище», а я отпросилась на часик. У нас дома никого нет.
— А мама? — тупо сказал Осетр.
— А мама давно умерла. Когда я еще была маленькой.
В ее словах не ощущалось горести, и он не стал просить прощения за вопрос.
— Идем же скорей! У нас совсем мало времени! — Она вцепилась в его руку горячими пальцами и потащила за собой, и у него не было сил сопротивляться. Ибо ему казалось, что это происходит не с ним. Вернее, с ним, разумеется, но на месте Маруськи сейчас была Яна, это она тащила его по коридору «Дорадо» в свою каюту, где не было няни Ани, где не было Макарыча, где не было давно умершей Маруськиной матери…
